Выкрасть Кузнецова можно было только, либо перейдя через трупы этих солдат, либо посредством подкупа. Оба средства были непригодны; но Кузнецова могли каждую минуту увезти в губернскую тюрьму. Каждый миг был дорог, и мы наметили такой план: через сестру милосердия мы узнали, что солдаты охотно принимают «дары» и могут от нее принять выпивку; после этого хорошо знакомые нам доктор и аптекарь достали для нас необходимое снотворное средство и смешали его с водкой. Оставалось только угостить стражу и затем действовать. Но у нас не было необходимых перевязочных средств. Через местных товарищей я получил связь к одному из владельцев завода сельскохозяйственных машин, некоему Брунсту, завод которого находился в расстоянии 30–35 верст от Горловки. Брунст был одним из тех либералов, которые искренно помогали революционному движению, особенно там, где революция перемешана с романтикой, но они обычно выступали только в том случае, если не рисковали собственной шкурой. Выслушав сообщение о цели моего приезда, Брунст, не задумываясь, снабдил меня двумя прекрасными лошадьми, теплыми шубами и одеялами, дал какую-то сумму денег и разрешил на несколько дней спрятать у себя Кузнецова. Уже на следующий день лошадь с надежным человеком и всем необходимым стояла в условленном месте, ожидая Кузнецова.
Пока я ездил к Брунсту, Я. Моргенштейн уладили дело в отношении воинской охраны больницы, устроив пробное угощение водкой. Теперь оставалось только дать настоящее угощение — усыпить стражу и к двум часам ночи увезти Кузнецова.
Все шло как по писаному: солдата угостились и к определенному часу все лежали пьяные в лоск. В больницу отправился я один. Для того, чтобы замести следы, вся больничная прислуга была заблаговременно удалена, за исключением необходимых дежурных, из которых один притворился спящим, другие же спали, угостившись вместе с солдатами.
Около половины второго ночи я зашел в палату Кузнецова. Последний при моем появлении как-то растерялся, хотя сам торопил с освобождением его, настаивая на этом в записках из тюрьмы. Первым его вопросом было: «Что солдаты? Солдаты могут умереть».
Я не мог разговаривать на эту тему и предложил Кузнецову поскорее одеться и итти. Но Кузнецов тянул, заявив, что у него сильное головокружение от потери крови, ампутированная правая его рука болит, что он не надеется на благополучный исход побега, не знает, куда его повезут, и т. п. Я начал с еще большей настойчивостью убеждать его в необходимости бросить всякие рассуждения и итти со мной. Он спросил: «Как далеко?» Лошадь находилась на расстоянии полуверсты от больницы. Узнав об этом, Кузнецов еще более заколебался, а затем наотрез отказался следовать за мной. На мои уверения, что по дороге к лошадям расставлены товарищи, которые на руках его донесут, он упорно и недоверчиво качал головой. Приближалось время смены караула, и я начал просить написать записку, что он категорически отказывается итти со мной. Но Кузнецов не мог этого сделать, будучи слишком взволнован. Мы пожали друг другу руку и расстались.
Я до настоящего времени не могу понять той сложной работы мысли, тех чувств, которые охватили в тот момент этого истинного героя и вождя рабочего класса…»
…Чай, принесенный Тосей Громобоем, остыл. Мы не трогали его.
Я в третий раз спросил Паранича:
— Что же стало с Кузнецовым?
— Мы трое по независимым от нас обстоятельствам отвертелись от виселицы, — ответил Паралич, — а Кузнецов… Кузнецов был повешен в тысяча девятьсот восьмом году в екатеринославской тюрьме…
Мы примолкли.
Мы сидели задумавшись — три смертника, случайно избежавшие виселицы, но отбывшие долгую каторгу, и я, случайный гость героического Донбасса.
На моих коленях лежало заржавленное копье, обросшее легендами 1905 года.
— Знаешь, друг, место копья в музее, — сказал вдруг Придорожко.
Он был прав.
Это копье не для моей замкнутой частной комнаты.
Оно принадлежит революции…
И я послал копье в Москву, в музей Красной армии, где есть незабываемые экспонаты.
Там пушка партизан Алтая, сработанная в 1919 поду кузнецом Степаном Андреевым.
Там живописной группой стоят многоцветные экзотические знамена басмачей, отнятые Красной армией.
За стеклом — настоящая перчатка из человеческой кожи, снятая союзниками с руки красно армейца.
Там стенгазета ОКДВА на китайском языке и тачанка Махно.
И скромное ржавое копье Горловки.
25 ЛЕТ НАЗАД
Май
В мае началась стачка в Иваново-Вознесенске. В ответ на предложение бастующим разбиться по фабрикам и вести переговоры с каждым владельцем отдельно — рабочие ответили отказом и избрали около ста депутатов для переговоров от имени всех бастующих как с властями, так и с хозяевами и для руководства стачкой.
Так образовался Совет рабочих депутатов в г. Иваново-Вознесенске.
Стачка эта продолжалась два с половиной месяца.
27 мая при Цусиме был разбит и потоплен японцами русский флот. Последняя, призрачная надежда правительства даже на возможность дальнейшего ведения войны растаяла.
18 мая на съезде крестьян московской губернии постановлено было организовать Всероссийский крестьянский союз.
Этот союз в короткое время охватил широкие массы крестьянства. Основными его требованиями были земельные: отмена частной собственности и передача крестьянам без выкупа монастырских, удельных и т. п. земель. Но решения союза были полны колебаний и половинчатости: например, союз отметил, что у частных владельцев земля частью должна быть отобрана за вознаграждение. Союз выставлял также и политические требования, в частности, немедленного созыва Учредительного собрания.
Июнь — июль
Броненосец «Потемкин»
Большинство матросов вербовалось из фабрично-заводских рабочих. Поэтому флот, по сравнению с армией, являлся более пролетарской частью вооруженных сил русского самодержавия. Здесь борьба между офицерами и матросами была резче. Под’ем революционного движения создал благоприятную почву для социалистической агитации среди матросов. Подпольная работа велась на многих судах, в частности и на «Потемкине».
Толчком к восстанию на «Потемкине» близ Очаково 14/27 июня послужила выдача гнилого мяса. Командир броненосца, усмотрев в нежелании есть его — неповиновение, вызвал команду наверх и приказал караулу стрелять в несоглашающихся есть. Караул отказался. Старший офицер, вырвав из рук стоявшего около него матроса винтовку, стреляет в матроса Вакулинчука.
Матросы, как по команде, бросились к ружьям, часть офицеров расстреляли, а остальных арестовали.
«Потемкин», находящийся теперь в руках матросов, направляется к Одессе, где в это время происходило восстание рабочих.
Восстание «Потемкина» не было развито. У участников восстания не было ни авангарда, который мог бы организовать и руководить им, ни определенного плана, ни тактики. Меньшевистские организации, которые в Одессе были сильнее большевистских, не сумели руководить восстанием, так как они были вообще против организации восстания и считали, что надо «развязывать» революцию и вооружать рабочих не оружием, а «жгучей потребностью самовооружения». Броненосец несколько дней простоял на виду Одессы. Матросы оставались на суде. Время шло враги собирались с силами, а восставшие не предпринимали реши тельных шагов. Против «Потемкина» была направлена эскадра. Суда шли, выстроившись в две колонны. «Потемкин врезался в середину эскадры. «Потемкин» медленно направил свои орудия на проходившие суда. Вдруг на верхней палубе «Потемкина» раздалось: