Рафаэль пришел сообщить старику радостную весть, а заодно поделиться с ним своими тревогами и сомнениями. Капитан «Нубии» должен был доставить беглецов только до Канарских островов Там они окажутся уже свободными. Но как добраться оттуда до Кубы? Собранных денег хватало только на оплату побега. Месяц назад Рафаэль послал в торговом конверте фактории Эдгерлея старому приятелю отца письмо с просьбой выслать еще пятьдесят фунтов на Канарские острова. Но хватит ли этой суммы на проезд до Кубы? Да и получил ли приятель отца его письмо? А если получил, найдутся ли у него в данное время свободные деньги?
— Дон Рафаэль, не ломайте вы свою молодую голову, — успокаивал юношу старый негр. — Все устроится, все уладится. Только бы выбраться отсюда! С Канарских островов мы уже наверняка доберемся до нашей Кубы. Не так ведь далеко. Если деньги не придут, мы, черные, проработаем месяц — другой портовыми грузчиками, сколотим денежки, купим билет для Дона Эстебана и других, что послабее, а сами наймемся матросами на пароход, который пойдет к Кубе. Работать-то мы все здорово умеем!
Улыбка вспыхнула на мрачном лице Рафаэля.
— Вы успокаиваете меня, Жуан. Если бы вы знали, как мне тяжело, что я не могу захватить с собой и остальных наших братьев-кубинцев…
— Внимание! — шепнул вдруг Жуан. Лицо его сразу стало равнодушным, руки спокойно легли на колени.
Склонив голову над бумагой, Рафаэль стал торопливо рисовать. На дороге показались несколько человек в полотняных мундирах. Это был губернатор и его свита, возвращавшиеся с вечерней прогулки. Они ходили осматривать постройку нового моста на Вио-дель-Консул.
Проходя мимо хижины, губернатор ответил на почтительный поклон негра небрежным кивком головы, а молодому художнику приветливо бросил:
— Добрый вечер, сенор!
— Какой удивительно настойчивый художник, — сказал губернатор, обращаясь к своим спутникам. — Жаль только, что он тратит столько труда на такие пустяки.
— А мне его рисование кажется весьма подозрительным. Вечно он сидит с кубинцами. Что у него за дела с ними? Не люблю я этих кубинцев. Я не удивлюсь, если в одну прекрасную ночь они соберутся вместе и вырежут всех нас. Все они разбойники! — проворчал городской судья, маленький худой человек с желтоватым лицом.
Губернатор рассмеялся:
— Дон Винцента, у вас всегда только заговоры и революции на уме. Если бы не эти «разбойники», вы никогда не попробовали бы здесь, на Фернандо-Поо, свежих помидоров и салата. И вся эта местность не выглядела бы так очаровательно, как выглядит сейчас. Ведь это сплошные сады! Подумайте только, что шесть лет назад тут росла одна сорная трава!
— А все-таки этот вечно улыбающийся мазилка мне не нравится, — настаивал на своем судья. — Я не понимаю, как в стране, где почти у каждого болит печень, можно быть всегда таким веселым. Под этим что-то скрывается.
Теперь уже не только губернатор, но и комендант порта и доктор разразились смехом.
— Что! Что! Вы уж и его подозреваете в заговоре? Такой добрый малый! Такой наивный! Наш король может спокойно спать, если все его подданные будут похожи на дона Энрико Сароллу…
Между тем Рафаэль складывал свой альбом.
— Где мы соберемся сегодня ночью? — спросил он.
— У Мануэля Корезмы. Там всего безопаснее.
— До свидания, Жуан. Поторопитесь передать другим все, что я вам рассказал.
— Не беспокойтесь. Через час все будут знать. Франциско Заморра на коноэ поплывет сегодня ночью в залив Санта-Карлос к Бернардо Нунецу. Завтра вечером они приплывут к пристани.
IV. Прощальное сборище
Поздно вечером в хижине Мануэля Корезмы собралось человек тридцать кубинцев. Два больших котелка, наполненные пальмовым маслом, освещали хижину мерцающим пламенем. Вдоль стен стояли скамейки, кругом были разбросаны ящики для сидения, но все-таки многим пришлось сидеть на земле.
С балок потолка свешивались пучки табачных листьев, отбрасывавших длинные черные тени на рыжие стены. Несколько стволов какао стояли в углу. В другом углу были навалены пучки сухой кукурузы. Выходное отверстие из предосторожности было закрыто цыновкой. Налетавшие порывы вечернего ветра колыхали цыновку, шелестели сухими табачными листьями.
В последний раз собрались вместе кубинцы. Назавтра был назначен побег. Надолго, быть может, навсегда, должны были расстаться беглецы с остающимися на острове друзьями. Лица всех были грустны и озабочены.
После долгой оживленной беседы, напутствий, обсуждения всех подробностей предстоящего пути неграм и мулатам захотелось музыки и песен. Несколько человек вышли на середину хижины с музыкальными инструментами в руках. Они уселись в кружок на землю, за исключением одного, стоявшего посредине.
Несколько человек с инструментами в руках уселись в кружок
Мануэль Хорезма подошел к огромному там-таму и стал изо всех сил в него ударять. На фоне этих монотонных глухих звуков, мерного стона гитар и флейт потекла печальная заунывная песнь.
Пел негр, стоявший в середине круга. Он раскачивался из стороны в сторону, ритмично приседая и слегка похлопывая вытянутыми вперед ладонями. Его медленные движения удивительно гармонировали с мелодией и содержанием песни Казалось, он с трудом движется, придавленный какой-то огромной тяжестью.
— Десять лет, десять лет страданий, только бы увидеть далекую родину. Но моя родина — земля, где я родился, уже растерзана на мелкие клочки…
Сидевшие на земле музыканты подхватывали хором:
— Ай, Куба, ай, Куба, ай Куба! Земля, на которой я родился!..
При каждом таком возгласе певец все ниже и ниже приседал к земле, умоляющим жестом протягивая вперед руки.
— Ай, Куба, ай, Куба, ай, Куба!.. — рыдал громче всех Франциско Канделя, поднимая вверх искалеченные руки.
Странная это была песня. Она появилась на свет на острове Фернандо-Поо рожденная тоской по далекой родине Каждый из этих людей был ее автором и создавалась она постепенно, строка за строкой.
Дон Эстебан, потрясенный, закрыл лицо руками. Рафаэль слушал с широко раскрытыми горящими глазами.
— Ай, Фернандо-Поо, проклятая земля! — внезапно запел негр, стоявший в кругу, — В последний раз слышат твои горы нашу песню. Пройдет еще день, и море унесет нас прочь от твоих берегов, политых нашей кровью и слезами…
Песня сменяла песню. Рокотали тамбурины, и тонко плакали гитары. Протяжно струились глубокие грудные надтреснутые голоса.
Только на рассвете, горячо распростившись друг с другом, стали расходиться кубинцы по домам…
V. Чиновник трех учреждений
На следующий день около девяти часов утра мистер Давид Эдгерлей вышел из фактории и направился в сторону государственных учреждений. Он шел повидаться с доном Бернардом Ливарец. Дон Бернардо был важной персоной на острове. Он исполнял обязанности таможенного чиновника, почтмейстера и администратора государственных рабочих.
После напрасных поисков дона Бернардо в муниципальном совете и штурма запертой двери почты Эдгерлей решил заглянуть в заднюю комнату другого учреждения. В этой комнате стояла сырая прохлада. Полутемная из-за деревьев, заслонивших окна, с выкрашенными бледно зеленой краской стенами, с черным от грязи полом, она напоминала покойницкую. У окна ее сидел секретарь городского судьи дон Эстебан Ферронда и целыми днями писал казенные бумаги.
Первый человек, которого увидел Эдгерлей, был дон Бернардо Ливарец, высокий грузный мужчина, сидевший, или, вернее, лежавший в плетеном кресле. Одна его нога лежала на пододвинутом стуле, а другая, босая, находилась на коленях маленького негритенка, присевшего перед ним на полу.