На четвертый день скидки утром я вышел из хижины. В лесу было тихо, Скидка окончилась. Я два дня просидел безвыходно дома, оправляясь после непосильного потрясения зверски тяжелой работы.
Пройдя немного к реке, я услышал странные звуки — вздохи, стоны, шопот и причитанья. Местами кусты шевелились.
Это возвращалась наша партия, человек сто. Мужики шли с трудом, еле волоча ноги, опираясь на палки. Некоторые карабкались на четвереньках. Несколько баб сидело под кустами. Они маялись, качая головой из стороны в сторону или, наваливаясь животами на сложенные руки, тихо ревели. Лица всех были черные, истощенные. Один парень лежал на спине навзничь с открытым ртом, быстро и часто дыша.
Илья сильно исхудал: лицо у него почернело, опухло, но он был доволен, потому что выгнал тридцать рублей.
После скидки я работал три дня с одной партией по сплавке. Рабочие идут с острыми баграми, по обоим берегам речки, сталкивая в воду застрявшие в траве и выплеснутые водой на берег поленья. Иногда возле кустов образуются настоящие заторы. Их расталкивают. Так партия действует до самого завода, — до огромной запруды, где плотно сбившиеся дрова буквально вытесняют воду, и по этому настилу может свободно пройти рота солдат.
С рассвета до вечерней зари я шагал по колено в ледяной воде и не схватил даже насморка. А ведь я два раза лежал в вятской больнице больной суставным острым ревматизмом после пустяковой простуды! Я хорошо помню, что ноги мерзли только в начале дня, потом им становилось горячо. Ночью, ночуя в попутной хижине дровосеков, я заботливо сушил портянки и лапти, — как будто утром мне снова не предстояло проваливаться по колено в трясину и набухший по берегам рыхлый лед.
Плата была рубль в день.
Утром четвертого дня на самодельном плоту отправлялся на завод старик-дровосек, худой и слезливый человек. Он взял меня на плот. Мы проскочили невредимо через десятки кипящих пеной порогов. Задачей старика было сталкивать застрявшие на порогах дрова — целые горы дров. И эта задача была благополучно выполнена.
Выехав в восемь утра, к закату солнца мы были уже в заводе.
КАК ЭТО БЫЛО
БЕРНАРД РИВЕС
Рассказ Анио Каллас (из воспоминаний о 1905 годе)
Перевод с финского Н. В.
Рисунки худ. Жарова
Волна забастовок прокатилась по всему Прибалтийскому краю. Крестьяне, изнывавшие под гнетом помещиков-баронов, отвечали на притеснения погромами и поджогами помещичьих имений. Повстанцы быстро сорганизовались в настоящие боевые отряды и навели ужас на своих вековых угнетателей.
Семьсот лет бароны держали в рабстве «серое стадо», которое теперь осмелилось не только поднять голос в защиту своих прав, но и дерзнуло посягнуть на собственность притеснителей.
Революция 1905 года дала здесь хорошие всходы.
Взбешенные бароны и царские чиновники наводнили Прибалтийский край карательными отрядами. Рекой полилась повстанцев. С необычайной жестокостью истреблялись повстанческие отряды, беспощадно расстреливались все те, на которых падало малейшее подозрение со стороны помещиков и охранников. Но мятежный дух долго еще держался среди крестьян, которые не хотели отказаться от пред’явленных землевладельцам требований.
Поздно вечером в октябре 1905 года карательный отряд, состоявший из конницы, пехоты и артиллерии, численностью более тысячи человек, вошел в деревню Сесвеген. Немедленно было арестовано десять человек во главе с Бернардом Ривесом — лучшим ораторам и непримиримым борцом за свободу.
Бернард Ривес был арестован
Местный помещик — барон Рейхшбах, в доме которого остановился начальник карательного отряда полковник Орлов, особенно враждебно относился к Ривесу за то, что последний осмелился оспаривать старую границу своей земли, вклинившейся в баронский луг.
Вое арестованные, за исключением Ривеса, были, по настоянию приходского священника, высечены розгами и отпущены, так как за ними решительно никакой вины не числилось. Ривеса же держали под арестом. Над ним должен был состояться военно-полевой суд. На этом настаивал сам барон, требовавший сурового наказания для Ривеса.
— Я требую смертной казни для этого негодяя, — сказал барон, — хотя бы в назидание для остальных и для успокоения нашего округа.
Но даже судьи не нашли возможности согласиться на такую чрезвычайную меру за полным отсутствием улик.
— Вы же сами, барон, говорите, что Ривес — прекрасный работник, честный и трудолюбивый… — сказал начальник отряда.
— Да, но он осмелился посягнуть на мою землю, подговаривал крестьян пред’явить мне новые требования, явно невыгодные для меня, угрожал мне в случае моего несогласия. Помимо всего, он не посещает церкви и не причащается.
Местный священник не мог простить Ривесу его безбожия, а потому ни одного слова не сказал в его защиту. Заочная дискуссия в суде была непродолжительна, но все-таки судьи определили арестованному, вместо смертной казни двести ударов розгами. А затем, для видимости, был назначен «суд».
Ривес был высокий крестьянин с резкими чертами лица, окаймленного густой бородой. На вид ему было лет сорок — сорок пять. Голубоватые серые глаза его смотрели вдумчиво и гордо. Он не выказывал ни малейшего признака страха, хотя и не ожидал от суда ничего хорошего. От всей его фигуры веяло мощью.
Хотя приговор был уже готов, но для соблюдения формальностей один из членов суда, знавший эстонский язык, стал опрашивать обвиняемого:
— Ты подстрекал крестьян к забастовке?
— Да.
— Почему ты это делал?
— Потому что условия их работы невозможны.
— Руководил ли ты митингом и принимал ли участие в составлении нового договора?
— Да.
— Почему ты взял на себя роль руководителя в этом деле?
— Потому что я учился в школе два года и счел долгом помочь тем, кто по неграмотности не может постоять за себя.
— Говорил ли ты барону, что если он добровольно не подпишет нового соглашения, то ему все равно придется подписать, только другими чернилами?
— Нет, к угрозам я не прибегал.
— Срывал ли ты святые иконы со стен часовни?
— Нет, я этого не делал.
Хотя все ответы Ривес давал твердым громким голосом, все же в тоне его чувствовалось равнодушие, так как он угадывал, что все это — одна комедия.
Были допрошены несколько свидетелей. Все без исключения хорошо отзывались о Ривесе, называли его честным, добросовестным, трудолюбивым… Единственным противопоказанием было то, что он не посещал церкви и не причащался.
После допроса прочитали приговор. Поняв, что его накажут розгами, Ривес заскрежетал зубами. Глаза его загорелись.
— Я не позволю, чтобы меня пороли, — заявил он со страшным спокойствием.
— Приговор над тобой произнесен, — ответил ад’ютант.
— Я не могу подчиниться такому приговору, я не раб и не позволю пороть себя.
— Знаешь ли ты, что сначала тебя хотели присудить к смертной казни?
Ривес замолчал, пораженный, и посмотрел на ад’ютанта.
— Ты должен благодарить начальника отряда за то, что он заменил смертную казнь двумястами ударов розги. Иди!