Обернулся. Передо мной широкоплечий крепыш в синей американской робе.
— Кулясов!
— Я-с! Ваши собачки будут адамами чистокровного племени Новой Земли.
Кулясов — чукотский промышленник, «для интереса» перебравшийся на Новую Землю. Я с ним встречался в Комитете Севера в Архангельске.
— Севгосторг организует в Белужьей губе собачий питомник, — продолжает он.
— А ты?
— Я — опекун питомника.
VII Романтика наяву
Жизнь сочинила повести о трех миллионах собачьих шагов бодрый и энергичный конец.
«Песцовая Смерть» сейчас зимует на одном из островов таинственного архипелага Северной Земли.
«Евнух» и «Жулик» стали Адамами собачьего племени Новой Земли.
Могучий Осман, свирепый Эрик и ласковый кудлач Моторка вместе с пятью остальными таскают сейчас армейские пулеметы.
А я, сдав редакции этот очерк, сяду в вагон тихоокеанского экспресса. Я еду в гиляцкие становища в низовьях Амура. Там я куплю две упряжки волкоподобных ездовых псов. Центральный совет Осоавиахича дал задание организовать новый пробег на 3000 километров Сибирь — Москва. Передового своей упряжки я назову Амуром. Евнух сделал три миллиона шагов. Амур должен будет сделать десять миллионов. Такой выносливости требуют задачи обороны Советской страны. Когда горнисты пропоют сигналы, мы с Амуром будем готовы встретить приказ к стремительному бегу.
— Пырч!
ГРОЗНЫЕ ВЫПАЛЫ
Рассказ Макса Зингера
Рисунки И. Рерберга
I
На улицах Петрограда шли бои между восставшими рабочими и полицией.
Толпа, голодная и полуразутая, громила продовольственные магазины. Горели участки, превращая в пепел разоблачающие списки охранников и провокаторов.
Войска генерала Иванова двигались на восставший рабочий Петроград. Царский поезд метался по железным дорогам и наконец застрял на станции Дно. Его не пропускали железнодорожники. Протопоповской полиции уже не помогли пулеметы «Максима». Войска — один полк за другим — изменяли самодержавию, и красный флаг и красные знамена смерили трехцветные лоскуты.
В необ’ятаой российской провинции никто еще точно не знал, что делалось тогда в столице. Ходили тревожные слухи, и только отдельные смельчаки говорили о гибели и конце самодержавия.
В сердце Донбасса — Горловке — еще ничего не знали о последних событиях. Все еще жестко штрафовались центральные газеты, и «Русское Слово» доходило в Горловку с белыми колонками взамен текста. Предварительная цензура поздней ночью вынимала набор из полос, забивая пустые места бабашками.
В тот момент, когда на улицах Петрограда судьба самодержавия была уже решена, двадцать седьмого февраля 1917 года по старому стилю в Горловке протяжно и тревожно закричали гудки. Вся Горловка сбежалась к шахтному зданию. Бежали на гудок те, у кого в шахте номер первый работали отцы, мужья или братья. Давно здесь не слышали таких тревожных гудков.
В 1899 году был крупный взрыв на Горловской шахте номер первый. На пласте «Мазурка» погибло тогда тридцать один человек. Кто-то из смены закурил в этой шахте, подорвав газ — метан.
С тех пор не случалось больших несчастий. Шахта была газовая, и никто не смел брать с собой спички или курево, садясь в клеть. Это было бы равно самоубийству и убийству товарищей-шахтеров.
Здесь случались завалы, засыпало породой людей в забое, гибли отдельные забойщики, разбивали коногоны черепа о «пары» на штреках и квершлагах, но все это было обычным явлением и скоро забывалось Горловкой…
— Достаньте моего татыньку! — металась по шахтному зданию какая-то девочка. Она несколько раз пробегала по лестнице к стволу, где бледный, как мел, стоял рукоятчик.
— Ну, что я могу поделать! Видишь, сколько народу опустил уже в шахту— они достанут твоего тату. Обожди, дуреха, не лезь в пузырек!
Рукоятчик то и дело подавал сигналы в машинное отделение, и клети выдавали на поверхность все новые и новые жертвы. Людей выносили из этажей клети обожженных и окровавленных. Толпа со стоном расступалась, пропуская носилки, и бежала вслед, заглядывая в лица мертвых или умирающих.
— Вот, вот мой тата! — крикнула девочка и побежала из здания вслед за двумя шахтерами, несущими носилки. В этих носилках лежал полуобгорелый шахтер. Он уже потерял разум и то распевал старые шахтерские песни, то вдруг затихал и звал к себе товарищей, оставшихся под землей.
В единственной на всю Горловку больнице душераздирающе кричали раненые и обожженные. Не хватало перевязочных средств — операционная работала круглые сутки. Бросили лечить хроников, отложили все операции. Нужно было спасать обожженных шахтеров от смерти.
— Второй взрыв был в шахте!
— Третий слышно! — тревожно переговаривались в шахтном здании.
Умер старший десятник Козлов. Умирал и десятник Ганин. Боролся со смертью горный инженер Коссовский. Недолго пролежал в больнице главный штейгер Белый; на следующий день после взрыва он умер, не зная судьбы своих товарищей, оставшихся на штреках.
— Четвертый выпал слышали!
— Пятый! — перебегали сообщения по толпе.
Это стволовые сообщали по телефону на поверхность.
В начале пятого часа дня грянул шестой выпал. Это был самый сильный выпал из всех повторных.
Облако каменноугольной бархатистой пыли носилось по квершлагу. И словно в тумане на море, ничего нельзя было разглядеть перед собой. Это была опасная смертоносная пыль. Она сгорала вся разом, взрываясь с огромной силой. Взрывы сплющивали вагонетки и рельсы, выбрасывали людей из ходков на квершлаги, валили лошадей, выталкивали целые тонны породы.
II
В квартире рудникового доктора зазвенел телефон.
— Доктор Пуйкевич! — взволнованно кричал чей-то голос в телефонной трубке. — Говорят из конторы рудника. У нас несчастье! На руднике убито много народу. Везем раненых к вам в больницу! Встречайте! Приготовьтесь к приему раненых!..
Разговор оборвался….
Старик Пуйкевич задрожавшей рукой поправил спадавшие на нос очки, накинул на плачи шубу и вышел.
В тесном помещении амбулатории было полным-полно народу. А раненые все продолжали прибывать, словно с близлежащих передовых позиций.
В больнице, кроме доктора Пуйкевича, работал еще врач Кощеев. Этим двум хирургам помогал доктор Булгаков, вызванный с Байраковского рудника.
В амбулатории пострадавшие лежали даже на полу и сидели, прислонившись к стене. Волосы, борода, усы, брови были обожжены у шахтеров. Выданные на поверхность с зиявшими ожогами, шахтеры просили метавшихся фельдшериц прикончить их скорее, не давать им больше мучиться.
— Аполлинарий Аполлинариевич, — тихо сказал один из пострадавших, — что же вы меня не видите?
— Батюшки, да это же инженер Вишневский! — воскликнул доктор.
Обожженный инженер Вишневский сидел на скамье и слегка покачивался от бода. В черном от угля лице с выжженными волосами нельзя было узнать молодого инженера.
— Приготовить постели в корпусе! — распорядился доктор и принялся сортировать больных. Тяжело раненых тут же отправляли в перевязочную и операционную, остальным на месте оказывали первую помощь.
Три часа длилась рассортировка искалеченных людей.
Во дворе больницы набилось множество рабочих и женщин.