— Тунгусские берестянки иногда проходят там, где не может пройти обыкновенная лодка, — заметил один из рабочих. — Лишь бы ее не захлеснуло водой.
Берестянка между тем стремительно приближалась к главному перекату- Взлетев на белый гребень, она ринулась вниз, а в следующее мгновение исчезла из глаз. Все ахнули и бросились к лодкам, стоявшим по ту сторону порога. Берестянка не вынырнула, но человек ожесточенно боролся за жизнь. Его то-и-дело накрывало волной, но через некоторое время он снова появлялся на поверхности. Наконец его вынесло на спокойный плес. В это время одна из илимок отчалила от берега, а десять минут спустя все обступили вытащенного из воды человека. Он держался на поверхности до того момента, когда к нему подоспела помощь. Теперь он лежал без сознания. Голова у него была в крови.
— Нужно удивляться, как он мог так долго держаться, — сказал врач, осматривая его. У него проломлен череп.
— Что же теперь с ним делать? — спросил кто-то.
— Не можем же мы его бросить в таком состоянии, — пожал плечами врач. — Если он выживет, то это будет первый пациент в нашей больнице на культбазе. Ему долго придется поваляться, пока мы его вылечим…
XIV. Сказка наших дней
Дни сплетались в месяцы, месяцы в годы. Угрюмый Чувакан еще лежал в снегах, но ленинградские скверы уже кудрявились зеленой листвой. Город перестраивал свою жизнь по-летнему. Пионеры маршировали по улицам в одних гимнастерках, а поезда на юг уходили переполненными.
В один из таких дней в небольшой комнате шестиэтажного дома сидели у стола два человека. У одного было скуластое бронзовое лицо, черные наивные глаза; коротко остриженные волосы топорщились как щетка. Одет он был в защитную гимнастерку, к которой был приколот значок Рабфака северных народностей.
— Вот и разыскал вас, товарищ Суслов, — говорил он, показывая белые крепкие зубы. — А вы как будто не узнали меня маленько.
— Да как узнать? — улыбнулся тот. — Последний раз я видел тебя, Тумоуль, в рваной парке и оленьих торбасах — помнишь, когда ты уезжал с культбазы?.. А теперь ты вон какой молодец! Почти три года прошло.
— Три года, — кивнул головой рабфаковец.
— Скучал, поди, по тайге?
— Ого, как было худо первое время! Есть не мог, спать не мог — только о тайге и думал. Потом шум этот — голова у меня была как котел. Убежать даже вначале хотелось…
— Это в роде того, как ты тогда бежал в Москву, в Цека?
— Вот-вот, — захохотал Тумоуль. — Дурак какой был, хотел с одним котелком в Москву дойти…
— А теперь как, найдешь дорогу в городе?
— Ну, теперь я хожу по городу как по тайге, — с гордостью сказал рабфаковец. — В нем трудно только после леса. Это все равно, что буквы: сначала они кажутся темными, а как научишься их разбирать, так все и ясно становится.
— А где лучше, в городе или в тайге? — улыбаясь, спросил Суслов.
Тумоуль удивленно вскинул глаза.
— Город хорош, а тайга лучше, — решительно ответил он. — Надо только, чтобы в тайге жили по-другому…
И он стал говорить, в чем должна заключаться эта новая жизнь. Нужно, чтобы все умели читать книжки, чтобы было побольше школ для лесных людей, и тогда шаманы не будут обманывать и обирать простаков, как они это делали до сих пор.
Суслов слушал, утвердительно кивал головой и думал, какую чудесную сказку сплетает советская действительность. Давно ли этот человек был дикарем, для которого слово шамана было законом, а теперь он стал полезным членом общества, борцом за лучшее будущее. И таких Тумоулей было немало: тунгусы, самоеды, лопари, остяки, чукчи, орочены, гольды, ойраты — все- они имели своих представителей на рабфаке северных народностей.
Через несколько дней поезд уносил Тумоуля на восток от Ленинграда. Окончив рабфак, Тумоуль ехал передавать полученные знания своим темным сородичам.
ГОРОД ПОБЕДИТЕЛЯ
Этюд А Беляева
Рисунки худ. Н. Кочергина
ОТ РЕДАКЦИИ
Борьба за власть, чрезвычайное напряжение в эпоху гражданской войны, трудности восстановительного периода — позади. Победитель-пролетариат подошел к интереснейшему моменту послеоктябрьской истории человечества — творчеству новых социалистических форм жизни, реализации «утопий», воплощению в жизнь мечты о новой, светлой и радостной жизни. Новые социалистические города с их новым бытом — уже не отдаленная греза мечтателя. Архитектор-строит ель уже чертит планы этих городов, уже готовы те кирпичи и цемент, из которых будут созданы социалистические города. Специальные комиссии обсуждают вопросы создания нового быта. Ведутся горячие споры в поисках наилучших форм. Творчество художника, литератора, фантаста может иметь в настоящий момент большое значение, и не только пропагандистское: конкретно, практически строительство социализма должно пройти «через опыт миллионов, когда они возьмутся за дело. Пусть литераторы и художники не всегда угадывают то, что будет, и даже ошибаются. Если хоть одна деталь «фантаста» войдет кирпичиком в общее строительство — произведение автора или художника будет оправдано. В настоящее время трудно, почти невозможно дать цельный фабульный роман, изображающий наш «завтрашний день», сейчас намечаются лишь общие контуры нового города и быта. Сейчас можно в литературе дать эскизы, наброски, наметки того, что будет.
--------------
Карл Фит открыл глаза и улыбнулся. Уже несколько дней он просыпался с улыбкой на губах — быть может потому, что засыпал с мыслью о том, как хороша и интересна жизнь. И как вчера, как третьего дня, он внимательно посмотрел вокруг себя. Он закинул голову назад и увидел балконную дверь, через стекла которой в комнату вливались косые лучи утреннего солнца; скользнул взглядом по небольшому письменному столу из белого дуба и удобному рабочему креслу; повернул голову, осмотрел платяной шкаф в стене, как бы желая удостовериться все ли на месте, и закончил осмотр умывальником около двери. Все на месте. Все так, как вчера в этой маленькой, чистенькой, беленькой комнатке. А картины на стенах и букет на столе? Нет, и они на месте: два прекрасных этюда масляными красками — эпизоды героической борьбы пролетариата за власть.
Большие круглые часы, висевшие над входной дверью, смотрели своим циферблатом, и стрелки вытянулись почти вертикально. Было без одной минуты шесть. В это время всегда просыпался Фит. Вот стрелки вытянулись в прямую совершенно, и тотчас послышался мягкий, но довольно сильный баритон, который неведомо откуда проговорил:
— Шесть часов, пора вставать!
Баритон этот принадлежал Фиту.
Вчера он отдал такой приказ, ложась спать, механическому слуге — валику граммофона, соединенному особым аппаратом с часами. Но Фит давал ежедневно такой приказ самому себе больше для забавы. Его не нужно было будить — просыпался он всегда аккуратно в одно и то же время.
— Благодарю вас, — ответил Фит, улыбаясь часам, и быстро поднялся с кровати.
Он быстро сложил кровать и вдвинул ее в стену, вытянул из шкафа утренний халат, оделся, натянул на ноги туфли и вышел в коридор. Изо всех дверей выходили люди в таких же халатах, мужчины и женщины, и шли: мужчины вправо, женщины влево.
— Гут-морген! — окликали Фита веселые молодые голоса.
— Добрый утро! — отвечал он по-русски и махал рукой.
Фит открыл дверь в стене длинного коридора, и до его ушей донесся разноголосый шум: ливень, веселые голоса, фырканье, хлопанье руками по голому телу, всплески воды. Все эти звуки сливались в своеобразную «водяную» симфонию. Да, в этом огромном зале было настоящее царство воды. Свет, проникавший через стеклянный потолок, освещал бассейн, в котором плавали молодые люди, со смехом перегоняя друг друга. Направо и налево расположились кабинеты душей, а в стене против входной двери виднелось множество дверей, которые вели в отдельные ванные комнаты. Фит обходил бассейн, пробираясь к своей ванне.