— Ну да, проще обидеться, чем попытаться понять. Машина придет через дня три. Тогда и уеду. Только не спрашивай, куда. Все равно не скажу. Даже тетя Люда не знает.
— Ладно, партизанка, я приду проститься. Пока, спокойной ночи!
— Спокойной ночи! — с облегчением попрощалась девушка. — Степан!
— Что? — молодой человек с готовностью повернулся.
— Мне всегда везло на друзей!
***
Тетя Люда доела суп и отставила тарелку в сторону. Вася до сих пор ковырялся, откладывая вареную морковку, лук на край тарелки.
— Ну и чего ты сегодня все перебираешь? — мать неодобрительно наблюдала за процессом, — правильно люди говорят, что ваши компутеры портят аппетит.
— Ма, правда, невкусно. Ты вообще последнее время готовишь как-то не так. Дай соль, пожалуйста. Как ты сама это ела?
— Я вообще вкуса еды не чувствую, волнительно мне, и кошки на сердце скребут. Как мы туда поедем, когда везде пожары? Приедем, а дома-то нету — сгорел.
— Мам! Не говори глупостей! — Вася посолил суп, попробовал и отодвинул тарелку. — Все равно не вкусно.
— Картошечки будешь?
— Давай. А я хочу уехать: дом классный, там даже бассейн есть. Знать бы только, где это.
— Узнает Лелька, что ты разболтал все репортерам, вот получишь! — мать погрозила мальчику ложкой, — будет тебе бассейн.
— Ничего, пусть этот придурок знает…
— Василий! — тетя Люда стукнула по столу, — следи за языком!
— Все равно он придурок: я бы не отпустил Олю.
— Так в больнице же он, что ты возводишь поклеп на бедного парня? Тебе же Лелька сказала, что раньше, чем через две недели его не выпишут.
— Уже третья неделя пошла, сентябрь на носу, чего он не чешется? Уедем — никогда не найдет, пока очухается.
— Тихо! — мать стала собирать ненужные тарелки со стола, — чай принесу.
В дом вошла Ольга, поправляя мокрые после умывания пряди волос:
— Еле выпроводила. Женился бы уже на своей Лариске…
— Степан-то? — тетя Люда поставила чайник на стол, — видный парень, сейчас таких в деревне мало — все в город уехали.
— Я же сказал, что невкусно, — Вася кивнул матери на отставленный девушкой суп, пододвинул к Ольге тарелку с молодой вареной картошкой, — бери.
— Не хочу я ничего: душно, — Ольга вздохнула и взялась за чай.
— О чем вы там со Степаном говорили? — полюбопытствовала женщина.
— О браке. Кстати, — Ольга достала из письменного стола тетрадь, подсела ближе к мальчику, — посмотри, что я нашла, когда перебирала бумаги.
— Что это?
— Библия для народа. Шучу, конечно. Ты мне одну тетрадь подарил, а я тебе взамен — свою даю. Я записывала сюда понравившиеся мысли, стихотворения. Вот послушай: «Женятся не для того, чтобы думать только друг о друге, но чтобы совместно выполнять обязанности, налагаемые жизнью общества, умело и разумно вести хозяйство, хорошо воспитывать детей. Влюбленные думают только друг о друге, непрестанно занятые лишь собою и умеют только одно — любить. Супруги должны выполнять столько обязанностей, что этого недостаточно. Ни одна страсть так не обольщает нас, как обольщает любовь, — ее неистовую силу принимаешь за признак ее долговечности…» Как тебе? Это Жан-Жак Руссо. Эх, если бы люди внимательно его читали…
— Что ж теперь, браки нужно создавать по расчету, а не по любви? — тетя Люда прислушалась к цитате.
— Нет, нужно умело сочетать любовь и расчет, — Ольга перевернула страницу назад. — Вот, еще: «…Стоит любви проститься с честью, и она лишается самой большей своей прелести; дабы чувствовать всю цену любви, сердцу надобно восхищаться ею и возвышать нас самих, возвышая предмет нашего чувства. Лишите ее идеи совершенства, и вы ее лишите способности восторгаться; лишите уважения, и от любви ничего не останется…»
— Непонятно, но красиво, — заметил Вася, — дай, посмотрю, что еще есть.
— Мал еще все понимать, — Ольга взлохматила волосы на голове подростка.
— Действительно, «библия»: чего тут только нет. Это лучше, чем моя тетрадь.
— Сравнил тоже! Я же воровала чужие мысли, а ты создавал.
— Мам, послушай:
«Я слышал ночь: как шлейф ее шуршал
По мрамору дворца.
И свет небесных стен ее мерцал
На платье, как пыльца…»
Генри Лонгфелло. Супер, мне бы так научиться…
— Научишься. Чего бросил-то читать? — тетя Люда, подперев голову, внимательно слушала сына.
— Сейчас, а вот еще:
«В святыне сердца сокровенной
Чем я живу,