Он оскалил пятнистые надгробья зубов еще раз, и, по какому-то странному наитию, я захотела их выбить. Захотела ударить его изо всех сил, чтобы он прекратил пороть чушь, ведь у меня было о ком еще позаботиться. Я не могла просидеть здесь все утро, обсуждая тридцать человек, убитых Баркером, успокаивая его, и в конце концов потратить день впустую.
— Я вам верю, — сказала я — мое замешательство меня выдало. Я знала, что беседа окончена. По крайней мере, так решила. — Послушайте, Генри…
— Хэнк!
— Послушайте, Хэнк, я должна посмотреть, как там другие жильцы, хорошо? — Мне было плевать, хорошо это или нет: он меня напугал и я просто хотела уйти от Генри Баркера подальше, прежде чем окончательно сойду с ума.
Старик улыбнулся — хуже любых слов. А когда он заговорил, оказалось, что улыбка — это только начало.
— Говорят, в признании — польза для души, — сказал он. — И мне действительно легче от нашей маленькой беседы, Кэрисс.
«Легче тебе, — подумала я. — Ну, хоть одному из нас».
Не говоря ни слова, я встала и медленно отступила назад, чуть не споткнувшись о расписанную цветами скамеечку для ног Эдит Морган. Отвернувшись наконец от ухмыляющегося старика, только что признавшегося в том, что он серийный убийца, я продолжала ощущать его взгляд, обжигающий затылок, как раскаленные угли.
Я вышла из комнаты через двойные двери и едва шагнула в коридор, украшенный картинами с изображениями старых жутких ферм и еще более жутких детей, как раздался голос:
— Он тебя напугал?
Я обернулась, увидев в конце коридора Маргарет Бекет, с мертвенным — ни кровинки — лицом. Она всегда была бледной, как фарфоровая кукла. Ее белую ночнушку раздувал ветер, не долетавший до меня.
— Вы снова открыли окно? — спросила я, решительно зашагав к ней. — Мы ведь уже это обсуждали, не так ли? Вы не должны его открывать ни при каких обстоятельствах.
— Он говорит правду, ты знаешь, — сказала Маргарет, когда я прошла мимо нее, в комнату, где обнаружила окно нараспашку и занавески из тюля, колышущиеся, как паутинки. Маргарет последовала за мной и теперь стояла в центре комнаты, ожидая, пока я закрою окно, чтобы продолжить разговор.
Когда мне наконец удалось справиться с рамами, я сделала мысленную пометку спросить Таллингаст, можно ли забить их насовсем. Впрочем, я была уверена, что какой-нибудь нелепый приказ Министерства здравоохранения не позволит этого сделать. Я обернулась к Маргарет.
— О чем вы? — хотя поняла ее. Прекрасно поняла, о чем она.
Я убил тридцать человек.
Я не знала, что есть на свете старики, способные так жутко улыбаться, но в Рэвенкрофте их было полно. Ангельская улыбка Маргарет открывала два ряда превосходных белых протезов.
— Хэнк — не плохой человек, — сказала она; ее голова покачивалась на шее, слишком тонкой, чтобы ее удержать. — Здесь есть и хуже. Много хуже.
Мой день шел от плохого к худшему, ведь подтверждались не только ужасающие заявления Генри Баркера — Генри, которого Маргарет Бекет считала ангелом в сравнении с остальными.
Здесь есть и хуже.
Много хуже.
Как бы то ни было, меня заинтриговали слова Маргарет, и я решилась расспросить ее:
— Что может быть хуже убийства тридцати человек?
Едва я спросила, Маргарет зашлась смехом:
— Ах, милочка, какая наивность с твоей стороны!
Она поплыла по комнате, будто на роликах покатилась, ее ночнушка волочилась по ковру, и мне казалось, что под ней нет ног. Только тени там, где должны быть конечности. Она остановилась перед разобранной постелью, мягко на нее опустилась.
— Даже у меня есть секреты. Это неизбежно, когда жизнь клонится к закату. Появляются вещи, о которых не говоришь. Я удивлюсь, юная Кэрисс, если ты встретишь шестидесятилетие с чистой совестью.
«К счастью, — подумала я, что было весьма жестоко, — ты этого не узнаешь, Маргарет Бекет».
Секунду она молча смотрела на меня, будто решая, стоит ли продолжать нашу странную маленькую беседу или дать мне уйти, пока мой рассудок еще цел. Потом она заговорила, так же тихо, как Генри Баркер, когда признавался в своих невероятных преступлениях.
— Я спала со своим зятем, — сказала она, и легчайшая из улыбок показалась в уголках сморщенных губ. Потом, широко раскрыв глаза, вспоминая, без тени нежности, продолжила: — И не один раз, юная Кэрисс. Мы трахались снова, и снова, и снова. — Она возбуждалась все сильней, а мне хотелось выскочить из комнаты, лишь бы оказаться подальше от нее. — Иногда мы делали это, когда дочь была дома! Можешь это представить? Она убивалась внизу, на кухне, или копалась в гараже, а я трахалась с ее мужем! Ха! Он был хорош, юная Кэрисс. Лучший секс в моей жизни. — Она провела бледной рукой между грудей, которых уже не было, опустила ее на колени. Узловатые, пораженные артритом пальцы шевелились, глаза закатились, открыв белки: она начала мастурбировать.