Не по собственной вине Высоцкий не успел на минувшую жестокую и страшную войну. Но свою жизнь, своё творчество он постоянно вольно или невольно соотносил с той легендарной, пороховой порой и страдал как бы от разности потенциалов. Мы, обычные люди, лишены подобного «недостатка». Что же касается Высоцкого, то именно такая «заряженность» давала ему возможность предельно правдиво, до мельчайших подробностей, с потрясающей искренностью воплощать образ защитника Отечества в кино, в театре, но особенно – в стихах и песнях.
По-разному решая в своём творчестве тему войны и мира, Высоцкий во многом перекликался с поэтами-фронтовиками и никогда не стыдился в том признаваться. О некоторых из них прямо говорил, как о своих духовных наставниках. О том же Окуджаве, к примеру. Тем не менее в главном, что и определяет его вклад сугубо в военно-патриотическую тематику, он шёл, как истинный художник, своей собственной единственной дорогой. Уникальное достоинство его творчества в том, что ни в одной роли, ни в одной песне, ни даже в поэтической строке он не стенал, не всхлипывал, не скулил с обречённой интеллигентностью, не ронял приличествующую моменту «скупую слезу» над минувшими подвигами, над солдатской самоотверженностью и поразительной жертвенностью. Все его поэтические чувства были самыми что ни на есть всамделишными, подлинными, как земля, вода и воздух над ними. Ни сочинений своих, ни ролей он не делал так, как у многих лицемерных творцов было принято.
Во всех своих поступках и проявлениях чувств он всегда оставался естественным, земным человеком. У него гибель воина – это предельное или даже запредельное усилие отстоять свою правду, гонимое добро, истовую, но совершенно понятную, если не сермяжную справедливость. В его поэтических творениях герои уходят не на вечный покой слащавых праведников, а смертью своей, как бы поправ смерть, продолжают жизнь, действуют, других зовут на подвиг. В таком ключе сочиняли многие. Но вот именно сочиняли. Высоцкий исторгал всё, о чём выше сказано из своей истерзанной, босой души. Ах, как нам не хватает сегодня именно таких поэтов!
Многие военные песни Высоцкого написаны им от имени личного местоимения «я». И всё-таки в большинстве из них «я» Высоцкого сменялось на «мы». В этом обобщённом «мы» – ещё более глубокое осмысление всенародного подвига во время той невиданной войны. Он никогда не был окрашен для поэта романтизмом подвигов героев-одиночек. Он понимал, поразительно ощущал, что война – прежде всего неимоверный, нечеловеческий труд, с которым вряд ли может сравниться любая сфера человеческой деятельности. Труд как бы освящённый великой, праведной и благой целью – Победой. Это, кстати, центральная тема всего его военного цикла и в особенности такого шедевра, как «Мы вращаем землю».
В авторском исполнении этой песни (да нет, не песни – гимна, оды вооружённым защитникам Отечества!) зримость неимоверных коллективных усилий народа ради победы над врагом достигла потрясающей высоты и силы. Когда Высоцкий пел, а в рефрене «от себя, от себя», «на себя, на себя» переходил на самые высокие ноты, то в моём представлении (а я несколько раз слушал эту вещь в живом исполнении!) это всегда ассоциировалось со знаменитым припевом «Эх, ухнем!» из великой народной песни «Дубинушка».
Здесь нельзя не вспомнить и о том, что почти все свои патриотические вещи Высоцкий творил во времена, когда истинная картина минувшего искажалась и препарировалась всячески, когда пропагандой в ранг наивысшего, наиглавнейшего полководца всех времён и народов методично и планомерно выдвигался лишь в узком кругу военных известный в войну полковник. Лживая, фарисейская пропаганда сочинила ему такую биографию, на фоне которой меркли фронтовые заслуги маршалов, командовавших фронтами. Под него, увешанного всеми боевыми наградами государства, цинично и нагло подвёрстывалась вся история Великой Отечественной войны. Высоцкий знал её блестяще. Иной раз такие вещи рассказывал, о которых слыхом не слыхивали преподаватели военного искусства в моей академии. Он очень болезненно воспринимал все искривления, касающиеся истории в целом, войны в частности. У меня даже создавалось такое впечатление, что ненормальности собственной творческой жизни он воспринимал с гораздо большим спокойствием. А может, это только мне так казалось.