Неужели соотечественники были так слепы? Пока вы сыты и вам ничто не угрожает, вы с удовольствием смотрите «ужастики», потому что они только подчёркивают вашу защищённость и благополучие. А теперь представьте общество, которое на протяжении века лишено покоя и достатка. Вернее, лишило себя само, увлёкшись пламенной проповедью романтиков. Кругом вас «ужастик», и вы – его персонаж. Как в рассказе Аркадия Аверченко: «Эх, Пантелей, Пантелей… здорового же ты дурака свалял, братец ты мой!»
В таких условиях человек начинает ценить простые, даже пошлые вещи: водопровод, городового на углу улицы, кашу на столе, крышу над головой. То есть то, что накапливается годами тяжёлого труда. А сметено может быть за один миг в романтическом порыве. Существует неромантическое право людей на неромантическую повседневную стабильность. В этом утверждении нет ничего обывательского. Гражданский мир сам по себе – громадная цивилизационная ценность. Только при его условии общество может двигаться вперёд, наживать, развиваться, богатеть.
– В СССР стал знаменитым фильм «Звезда пленительного счастья», в значительной степени сформировавший народные представления об к этой странице истории. Каково ваше отношение к картине? Как вы полагаете, почему авторами представлен именно такой взгляд на прошлое?
– Что такое «народное представление»? О каком народе речь? О большом или о малом?..
Фильм «Звезда пленительного счастья» снят по книге Марии Давыдовны Марич «Северное сияние», опубликованной в 1926–1931 годах, в самый разгар культа декабристов. На каждую страницу можно писать развёрнутое возражение, далеко превосходящее по объёму наше интервью. Фильм же режиссёра Владимира Мотыля, несмотря на текст Марич и на заранее понятные идеологические штампы, вышел искренним. Это произошло потому, что он, главным образом, посвящён судьбе жён. Несчастных всегда жалко. Тем более женщин. Тем более в Сибири.
С картиной дело обстояло непросто. Советское правительство вовсе не хотело его снимать. Особенно отвечавший за идеологию Суслов, прекрасно понимавший «тяжесть текущего момента». То, что приветствовалось в первую половину XX века, к 1970-м годам стало угрожающим. Вдруг люди соблазнятся героическим и трагическим примером? Ведь, когда писались книги Эйдельмана, мало кто из читателей думал, что речь лишь о XIX веке – в завуалированной форме разговор шёл о советской реальности тех лет.
Мотыль поместил в финальных кадрах тюремный забор, а не широкую ясную дорогу, которую пройдут русские революционеры, начиная с «дворянских». Это очень болезненный намёк. Люди старшего поколения его поймут, если вспомнят слова Высоцкого из «Баллады о детстве»: «Прошёл он коридорчиком и кончил стенкой, кажется». А молодым всё надо объяснять: и что такое «коридор», и что такое «стенка». Но сама ситуация, когда общество заговорило тюремным жаргоном, многое говорит о режиме.
У «Звезды пленительного счастья» было ещё одно несовпадение с общепринятым каноном. Это образ Николая I, которого играл Василий Ливанов. Такой император – мощное послание. Оно стало возможным, благодаря тому, что Марич до конца не справилась с материалом и открыла в тексте нужную лазейку. Её за это в переписке ругал академик Тарле. Он требовал, чтобы Николай был «палач холодный», а у Марич он слишком много «кипятился», нервничал (как и было на самом деле). Писательница почитала доступные документы, написанные Николаем I, и… персонаж посыпался. Тарле имел все причины для недовольства: император – пусть злой и плохой, настоящий реакционер – но всё-таки не такой, как надо, как учили.
– Одно из знаковых произведений советского времени о декабристах – роман Булата Окуджавы о Пестеле «Глоток свободы». Что можете сказать о нём, как историк и заинтересованный читатель?
– Забавная у нас интеллигенция: тянет её на диктаторов. А когда диктатура наступает, начинаются жалобы: мол, тяжко, жить нельзя. Как будто перед этим те же люди не призывали «новый порядок». «Пестель» и «свобода» – слова-антонимы. Так же, как «Пестель» и «жалость», «Пестель» и «честность», «Пестель» и «дружба». Такой тип личности нередок во времена революций: ничего для себя, никакого сострадания жертвам.