Нам дана свобода выбора, идти ли за «падшими» ангелами, или, как предлагал Розанов, «свиней выгнать, а огород перекопать».
Время переживаемое
Время переживаемое
Литература / Библиосфера / Портфель «ЛГ»
Куницын Владимир
«ЛГ» поздравляет поэта Ивана Жданова с 70-летием. Желаем здоровья и творческого долголетия!
Фото: Юрий Косин
Теги: Владимир Куницын , проза
Я пошёл проводить последнего гостя. Его несуетно колебал внутренний ветер, как горящее на сквозняке пламя свечи, а может, как голую лампу над тёмным перекрёстком в Тмутаракани, при взлёте вверх, указующую электрическим пальцем на закрытый шалман «Вино». Будто в память об Альбере Камю.
Пошёл проводить своего гостя драгоценного, бывшего «метаметафориста» Жданова Ивана, попутно зля фонарём ночную тьму. Он молча отворил калитку, тоже по-пьяному завалившуюся на забор, отрешённо, не оглядываясь, побрёл по тропинке среди кустов к тёмному дому. Я молча стоял, подняв высоко над головой фонарь, наугад высвечивая маршрут поверх ограды. Поэт, как заяц в луче света, в компании с ночной насекомостью, пересекающей луч, словно Млечный Путь, гипнотически переместился до жилища, и там удовлетворённо стукнулась о косяк дверь.
Обратный путь был свободен от ответственности, потому уже я сам начал сбиваться на «танго», по-дурацки, непочтительно обнажая светом деревья, чужие заборы, прогоняя пугливо отбегающую к лесу чёрную дыру улицы…
Утром позвонил Иван. Спросил, как всё было? Я догадался, что он не помнит финала, и для оживления Ваниного похмельного уныния сообщил, что вынес его, как раненого с поля боя, на своей радикулитной спине.
– Что-то не припоминаю, – засомневался Жданов.
– А что помнишь?
– Помню, что чай с вареньем пил на ночь.
– А как я тебя в ночи тащил на горбу, не помнишь?
– Нет, – твёрже сказал Иван. – На меня водка плохо действует. Пью без удовольствия. А потом, раз! – как протезом по голове, и не помню ничего, что было… ха-ха-ха! – хрипло и отчасти самодовольно засмеялся поэт. Рассмеялся прямо в моё утреннее ухо, ещё не отупевшее от громких звуков.
– Жди – сказал я. – Скоро приду с пирогом и баелдой из синеньких! И всё расскажу, чтоб ты не страдал подозрениями!
– Давай! – обрадовался поэт.
…Накануне был плановый день моего рождения. Как и заведено, всё самое интересное началось к концу. А именно, я уговорил Ивана, и он читал стихи! Много! Были за столом гости, которые со скепсисом, присущим хирургам и технарям, не шибко-то верили моим заочным восторгам: «Гений! Гений!» И вот Ваню наконец узрели живьём, и он в ударе начал читать, и все притихли, как дети в грозу…
…Мелкий дождь идёт на нет,
окна смотрят сонно.
Вот и выключили свет
в красной ветке клёна.
И внутри её темно
и, наверно, сыро,
и глядит она в окно,
словно в полость мира.
И глядит она туда,
век не поднимая, –
в отблеск Страшного суда,
в отголосок рая.
В доме шумно и тепло,
жизнь течёт простая.
Но трещит по швам стекло,
в ночь перерастая.
Это музыка в бреду
растеряла звуки.
Но кому нести беду,
простирая руки?
И кому искать ответ
и шептать при громе?
Вот и всё. Погашен свет.
Стало тихо в доме.
В доме действительно стало тихо, и кто-то тихо сказал: «Ещё, пожалуйста…» И все дружно вскричали: «Ещё! Ещё!»
Иван победно кивнул мне на рюмку, я капнул. Он возмутился: «Ну ты уж давай, как положено!» Я капнул ещё. И Ваня, довольный произведённым впечатлением, продолжил:
…Такую ночь не выбирают –
Бог-сирота в неё вступает,
и реки жмутся к берегам.
И не осталось в мире света,
и небо меньше силуэта
дождя, прилипшего к ногам.
И этот угол отсыревший,
и шум листвы полуистлевшей
не в темноте, а в нас живут.
Мы только помним, мы не видим,
мы и святого не обидим,
нас только тени здесь поймут.
В нас только прошлое осталось,
ты не со мною целовалась.
Тебе страшней – и ты легка.
Твои слова тебя жалеют.
И не во тьме, во мне белеют
твоё лицо, твоя рука.