Тоска об уходящем детстве связывает Таню с безликим Саней, он всего лишь белая страница авторского «я», на которую героине с другой страницы легко проецировать свои ностальгические фантазии и печали (подробнее о проекциях: М. Бушуева «Димон и Димон», «Сибирские огни», № 10–12, 2017).
Но, увы, взрослый мир не таков. Любовь, похожая на крылья стрекозы, осталась в детстве, рядом с Таней нелюбимый муж Бобрыкин (замужество, похоже, прагматичное, в любовь к нему, даже после Таниного признания, верится слабо): вот как пишет Шишину Таня: «Не заменит никогда, любимый, Бобрыкин ненавистный мне тебя. (…) боюсь его. (...) Он раздражён и беспокоен. Карточку завёл, считает всё какие-то проценты, говорит про ипотеку, про кредит, размен», последние слова Тани о любви к мужу вряд ли убеждают). Взрослый мир придуман «злым колдуном», погрузившим его в мёртвый сон, как Спящую красавицу. Не спасёт, не разбудит сомнамбуличный Саня. Потому образный ряд «взрослого мира» мрачен: «на площадке детской ветер заупокойную качелями играл, как будто мертвеца баюкал»;
«колыбель скрипела, будто по стеклу удавленники пальцами водили»;
«Что смотришь, как удавленник на свадьбу?!»;
«Спала за письменным столом консьержка баба Люба, с открытыми глазами, как мертвец»;
«и ветер тряс троллейбусные провода, а те гудели, отчётливо и скучно. – Как мёртвые гудят, – сказала Таня». И так далее.
Драма романа не любовная, а возрастная. Болезненная инициация взросления – вот её стержень. Причём сологубовская линия мне представляется наиболее сильной. Поэтическая ностальгия об ушедшем детстве заденет у всех читателей старые струны, но она всё-таки достаточно типична (вспомним сетевую поэзию), хотя и выражена экспрессивно, лирично (не без уклона в «сахарную вату»). Но вот линия Шишиных – настоящая удача Николаенко. Серая моль – недотыкомка до такой глубины выела содержание жизни несчастной старой женщины, живущей на скудную пенсию, по сути, убитой временем, что даже вера с её православными молитвами и псалмами, красивой службой и светом свечей не просто не могут закрыть образовавшейся душевной ямы, но и сами проваливаются в неё, поглощённые тьмой суеверий. Фактически семья Шишиных – приговор тем, кто обрёк их на нищету и вымирание, физическое и духовное. Сквозь текст проглядывает вопрос: не жалкая ли нищета Шишиных заставила Таню выбрать Бобрыкина? Вряд ли сознательно Александра Николаенко ставила задачу социальной критики, думаю, она просто писала роман о детской дружбе и любви, об ушедшем, беззаботном цветном и вкусном детском
счастье, заставив героиню, вовсе не сильную (в отличие от предыдущих женских характеров), но очень эмоциональную и порывистую, фактически манипулировать в романе сознанием героя, а получилось то, что получилось – контраст между счастливым детством (по деталям – советским ) и мёртвым миром несчастных нищих Шишиных.
Написанный ритмической прозой оригинальный роман Александры Николаенко может оказаться единственным в её творческом арсенале, трудно представить дальнейшее развитие такого стиля, но сологубовская линия Шишиных даёт аванс – автор может пойти в этом направлении, отказавшись от острой тоски по детской сказке ради более глубокого взгляда на обыденность, под тканью которой скрываются смыслообразующие составляющие бытия. С другой стороны, оставшись верна волшебной иллюзии детства, Александра Николаенко может выбрать другой путь – и, вполне возможно, порадует российского читателя рождением ещё одного Гарри Поттера...
Империя не может умереть
Империя не может умереть
Книжный ряд / Библиосфера / Книжный ряд
Теги: Владимир Шемшученко , Как земля и трава
Владимир Шемшученко. Как земля и трава. Книга стихотворений. СПБ. Бизнес – Остров, 2017. 168с.
Возможно, обижу многих, но после безвременного ухода из жизни Михаила Анищенко Владимир Шемшученко остался, пожалуй, единственным лидером русской партии в российской поэзии – поэтом такого калибра и такой темы на поле литературы. «А что за тема?» – возможно, опять спросит иной читатель. Да всё та же, Россия, её судьба. Так что и новая книга – это продолжение давно заявленной поэтом темы.