– Чтобы не жить тебе! Как не стыдно! Не признаёшь близких, соседей! Ей-богу, ты вынудишь посадить тебя на цепь…
Почтальон, которому что-то не понравилось в бабушкиных порицаниях, разозлился ещё больше:
– Его надо убить! Надо повесить за цепь на дереве! – Он был жалок; стал подбирать рассыпавшиеся газеты и письма.
Роман Алкаев photocentra.ru
Я ему помогал.
– Пойду принесу воду, хоть как-то смоем всё с твоей спины, – предложила бабушка дяде Гюльбале.
Однако почтальон едва ли понимал, что ему говорит бабушка. Сумка, которую он в сердцах закинул за плечо, на мгновение прилипла к спине.
– Ваши газеты с сегодняшнего дня пусть забирает ваш внук, – сказал дядя Гюльбала бабушке.
– За то, что их разносят, государство платит не моему внуку, а тебе! – ответствовала бабушка. – Тоже мне нашёл мальчишку на побегушках!
Почтальон ушёл, не вымолвив ни слова. При каждом шаге с него стекали капли навозной жижи.
Дядя Гюльбала к нам больше не приходил. Газеты он передавал мне, вызывая издалека или через соседских детей…
Потом как-то ночью Чарав исчез. Через три дня он вернулся без хвоста. С обрубком в палец длиной вместо хвоста Чарав походил на козлёнка. Мы с бабушкой забинтовали ему рану, однако Чарав не принял нашей лекарской помощи: клыками содрал повязку и сам, зализывая, вылечил рану.
Теперь Чарав упорствовал ещё больше: дяде Эмирчубану и дяде Гюльбале он вообще не позволял проходить перед нашим домом. Издалека услышав голос кого-нибудь из них, он оказывался на улице и своим лаем вынуждал их свернуть в сторону. Им ничего не оставалось, кроме как удирать от него, потому что нелюбовь маленькой собачки к этим двоим из всех сельских мужчин вызывали у людей шутки и смех. Дальше – больше. Через некоторое время живущие на нашей улице стали проявлять недовольство тем, что дядя Гюльбала не доставляет им почту. В конце концов почтальону пришлось поменять свою работу, а так как другой работы в селе не нашлось, он пошёл на ферму дояром, что тоже давало повод шутникам насмехаться над дядей Гюльбалой, избравшим, по мнению сельчан, женскую работу.
А у дяди Эмирчубана взбесился конь. Однажды он даже укусил своего хозяина за ногу. Дядя Эмирчубан попал в больницу, а затем ушёл на пенсию. Дедушке, навестившему дядю Эмирчубана, бывший объездчик вроде бы сказал: «Вот теперь наступил день, когда мне определено упасть с коня!..»
И Чарава ожидало отнюдь не светлое будущее. Удары судьбы сыпались на него обильно, один за другим.
В один из дней я катался с Чаравом по склону у Зелёного тока. Чарав давно привык кататься со мной на самокате. Положив передние лапы на руль, задними, поставленными одну за другой, лапами упираясь в доску, он уверенно держался на самокате, на поворотах его лапы на руле я придерживал пальцами…
Кто мог знать, что в этот день находящийся на киме Назир-муаллим [5] наблюдал за мной и Чаравом. Что среди всех ребят, игравших на Зелёном току, он видит только меня! С другой стороны, чьё внимание не привлечёт собака на самокате? Такое встречается редко! Но удивительное заключалось в другом: Назир-муаллим принял Чарава не за собаку.
На следующий день в школе, на уроке геометрии, Назир-муаллим вызвал меня к доске. Получив «4» на прошлом уроке, я не ожидал, что меня вызовут опять. Это было не похоже на Назир-муаллима. Учился я неплохо, числился среди лучших учеников. Однако с возрастом уроки для меня разделились на любимые и нелюбимые. Любимые уроки я учил, а к остальным готовился нехотя, чувствуя и вычисляя, когда меня вызовут отвечать. Геометрия относилась к нелюбимым… Назир-муаллим, разглядывая меня поверх очков, требовал доказательства какой-то теоремы. Я в ответ что-то мямлил.
– Дво-о-ойка! – протяжно сообщил он, наслаждаясь своим произношением. – Это тебе не с козлёнком на самокате кататься, это геометрия! Ге-о-метрия!.. Дай сюда дневник!
Класс покатился от хохота.
Общее веселье было долгим и бурным. Не ожидавший этого, учитель пребывал в недоумении. Кроме того, он понял, что дети смеются не надо мной, а над ним, но не мог понять причины.