Теги: Поэзия Бурятии
Андрей Мухраев
Андрей Мухраев – поэт, прозаик, драматург. Родился в 1963 году в Улан-Удэ. Окончил Восточно-Сибирский технологически институт и Высшие Литературные курсы. Член Союза писателей России. Произведения печатались в журналах России, Польши, Канады, США, Монголии. Автор книги «Стихи и рассказы» и поэтического сборника «Запомни жизнь». Лауреат литературной премии им. И.К. Калашникова. В настоящее время работает инструктором-методистом отдела ГТО Минспорта Бурятии.
Комбат
Завела меня моя дорога
В одну деревеньку заброшенную,
Возле дома трава нескошенная
И черёмуха до порога.
Хозяин – крепкий, высокий старик,
Похожий на древнюю скалу,
Плохо слышал и сразу перешёл на крик,
Когда приглашал к столу:
– Эй, парень, что ты встал, как неродной?
Намаялся, поди, по бездорожью?
Проходи, садись, и выпьем давай с тобой –
Сегодня мне можно.
А ты, старуха, плесни-ка ему бульона,
И мясца, мясца ему положи,
Я ему расскажу, как был командиром батальона,
Как я Родине послужил…
И я не отказался от угощенья,
И от полного стакана,
Только попросил у хозяев прощенья
За то, что пришёл незвано.
Мы досидели почти до полуночи
В светлой просторной избе,
И старик, как распалившийся юноша,
Рассказывал о своей судьбе…
– Я был рядовым триста седьмого, гвардейского
Краснознамённого полка,
Там служили и буряты, и русские из семейских,
И часто ели мы из одного котелка.
Но в сорок третьем году
Я был легко ранен и отстал от своей части,
И я – через пятьдесят лет не пойму –
На горе своё или счастье.
Но я был молодым и закрутил роман
С одной санитаркой из медсанбата,
И она излечила меня от ран,
И ответила на любовь солдата.
Но однажды один сержант её оскорбил
Глупой, сердитой шуткой,
Так я этого сержанта чуть не убил
Медной, солдатской уткой.
Ведь я молод был – хотело тело,
Я, как тот пострел, – везде успел,
Хорошо, что этому пострелу
Выдали штрафбат, а не расстрел.
Я ведь с детства был такой бедовый,
И шалил, и дрался во всю прыть,
И порою лишь ремень отцовый
Мог меня на время усмирить.
А отец мой был сердит и мрачен,
Ему в спину тыкали: «Кулак!»,
В тридцать третьем году отца раскулачил
Бывший его батрак.
Да и не могла терпеть новая власть
Людей, мало в неё влюблённых,
Она и позволила ему пропасть
В местах, не столь отдалённых.
И я их любил не больше, чем лепёшку коровью,
И даже презирал их, когда
Они мне сказали: «Смой позор кровью,
В свои молодые года».
И трибунал отправил меня за Северный вал,
В таёжные каменоломни,
Но в какой конкретно местности воевал,
Я не запомнил.
А в 44-м, в болотах под Ленинградом,
Когда канонада била в лицо,
Был приказ – наступать на фашистского гада
И разорвать кольцо.
Когда в воздухе запахло гарью
На утреннем построении:
«Эх, не жди меня к ужину тётка Дарья!», –
Прокричал кто-то в обратном для нас направлении.
Нас всех построили по росту,
Нас было восемьдесят девять солдат,
А тот, который был девяностым,
Был комбат.
Он рассказал нам нашу задачу,
Ломая сухую ветку,
Мы должны были наудачу
Идти в разведку.
И мой напарник, русский, но из Риги,
Вдруг сказал мне, глядя наперёд:
«Никогда мне больше не увидеть,
Как в саду черёмуха цветёт».
Я ему ответил:
«Рано брат горевать,
Ты ещё врага не приметил,
А уже решил умирать».
Мы пошли неровным строем,
И командир растянул нас в цепь,
Это называлось разведка боем,
А перед нами лишь голая степь.
Лишь вражьи окопы впереди чернели,
Да блиндажи высились, как холмы,
И мы бежали, подобрав полы шинелей,
Как бездушные тени бежали мы.
Мы бежали по мягкой земле, как стадо,
Лишь ругаясь и матерясь,
И кто-то из нас то и дело падал
В весенние лужи и грязь.
А потом, задыхаясь и шатаясь от усталости,
Переходили на шаг,
И немцы не стреляли, словно из жалости,
Обстоятельный был у нас враг.
Но мы бежали, уже надеясь
Добраться до вражеских рубежей,
И фашист открыл по нам огонь, аккуратно целясь,
Из всех миномётов и блиндажей.