Понятно, что Симонову позиции Леонова никогда не были близки. Но он долгое время терпел его в редколлегии, ожидая удобного случая избавиться от неугодного литератора. Такой момент, по мнению Симонова, настал в начале 1953 года, когда власть в стране уже вовсю перетекала из сильно ослабевших рук Сталина к другим людям. В феврале генсек Союза советских писателей Фадеев и главред «ЛГ» Симонов предложили новому секретарю ЦК КПСС по пропаганде Николаю Михайлову вывести Леонова, а также Николая Грибачёва из редколлегии газеты, введя в редколлегию критиков Виталия Озерова, Николая Шамоту, специалиста по театру Аркадия Анастасьева, литфункционера Семёна Евгеньева и поэта Степана Щипачёва.
Власть почти все предложения Симонова одобрила. Правда, совсем в обиду она Леонова не дала, выдвинув писателя вскоре вместо Анатолия Софронова на должность председателя Литфонда. Впрочем, Леонов в Литфонде с самого начала выполнял функции свадебного генерала. Реально же всеми финансами и дачами распоряжались совсем другие люди.
Вводя Леонова в конце 1954 года в редколлегию «Октября», Храпченко полагал, что писатель будет служить лишь некоей ширмой, а в дела журнала сильно влезать не будет. Но он ошибся. Леонов вдруг увлёкся этим изданием. Об этом можно судить по сохранившимся протоколам заседаний редколлегии «Октября» за 1955 год.
Отчасти рвение Леонова было вполне объяснимо. Именно в «Октябрь» он в конце 1954 года передал рукопись своей пьесы «Золотая карета», которая до этого почти пять лет находилась, по сути, под запретом.
Будучи членом редколлегии «Октября», Леонов внимательно прочитывал все присылаемые ему вёрстки, особенно прозаические вещи. И о каждом прозаическом произведении у него было своё мнение. Так, 29 января 1955 года он высказал на заседании редколлегии свои замечания о шедшей во втором номере повести Елены Ржевской. «Повесть, – заметил художник, – можно печатать, хотя имеются в ней некоторые прозаизмы, сухость».
20 мая 1955 года, когда редколлегия «Октября» обсуждала вёрстку шестого номера, Леонов подробно остановился на рассказе Меркулова «В полёте». «Рассказ неплохой, – заявил писатель, – автор, видать, человек не без таланта, печатать рассказ можно. Однако автор мог бы, безусловно, улучшить рассказ, если бы мог поработать над ним».
Выслушав Леонова, Храпченко отметил: «Замечания Леонида Максимовича, бесспорно, правильные. Рассказ можно бы ещё улучшить, а конкретные замечания по тексту, безусловно, следует принять и внести в вёрстку исправления. Что же касается доработки рассказа, то это сложно, автор не сможет этого сделать хотя бы потому, что времени для этого не осталось, номер сдан уже в производство на сверку, да и трудно сказать – сумеет ли автор улучшить рассказ. Я считаю, что можно печатать рассказ в том виде, в каком он сдан в набор».
Позже в редакции «Октября» много споров вызвала рукопись романа Виталия Закруткина «Сотворение мира». Но если большинство членов редколлегии готовы были этот роман признать чуть ли не классикой, то Леонов был другого мнения. Он считал, что над рукописью ещё следовало работать и работать.
Приведу фрагмент из стенограммы редколлегии «Октября», которая состоялась 23 августа 1955 года:
«О романе В. Закруткина «Сотворение мира».
Тов. Ерёмин. Прочитал внимательно, на мой взгляд, роман удался. Ярко показано становление и развитие нового, советского мира. Интересен зачин произведения. Отмечу недостатки: автор в ряде случаев допускает публицистические отступления, скучные рассуждения там, где следовало бы нарисовать картину художественным словом. Я прочитал и кусок, который пойдёт в № 9. Вижу, что редактор т. Дроздов и автор многое учли из замечаний редакции и многое сделали в улучшении произведения. Произведение будет незаурядное! Я за печатание романа!
Тов. Первенцев. Согласен с тов. Ерёминым, не буду повторяться!
Тов. Леонов. Не хочу перечислять достоинства романа, они бесспорно имеются, скажу свои замечания по тексту произведения, а прочитал не весь роман, но из прочитанного видно, что следовало бы ещё поработать автору над отдельными кусками, особенно над языком. Язык Силыча излишне цветаст, надо умерить, отдельные слова и выражения не верны, придают повествованию грубоватый тон, например, слово «вьюшка»; медуница не бывает сине-голубая. Странички об Ара – уязвимые места, лучше их убрать: ну вот прочитают в Америке и скажут – а вы брали, ели». Вообще, когда автор касается чужого, заметна нарочитость очернить. Рапалло (я был в нём) – очень красивое место, не обязательно автору его чернить. Совсем не обязательно памятник Вильгельму называть «тяжело-грубоватым» – это натяжка. Что касается чужих людей, они даны грубоватыми. Об одном буржуазном деятеле говорится: «Что делал? – пил рабочую кровь». Не уместно выражение, хотя и в устах белогвардейцев, «красная сволочь». Во многих случаях автор любит приводить голые факты, часто они звучат неубедительно. Факты надо спрятать, заменить интересной выдумкой, публицистические отступления – картиной. В отношении женщин чужого лагеря немало выражений: «распутные девки» – здесь тоже чувствуется натяжка. В первой части есть выражение: «сидел хромой старик». Откуда видно, что он хромой, раз сидел? Совсем слабо написано о ку-клукс-клане, на уровне сухой публицистики – нужна живая речь, а не газетное изложение. Если обращаться к публицистике, то надо писать очень ярко, там, где нужно – с тонкой иронией, с блеском, без пены на губах. Я так же не очень уверен, что нужно упоминать в романе о деле Бейлиса. Рассказ о вскрытии мощей надо дать сильно или совсем не давать. В первой главке, где речь идёт о смерти старика, я бы рассказал умереннее, без вычурных слов.