И они стали подниматься по тропинке на крутой склон между густо разросшимися кустами лещины. Разин вспомнил, как мальчишками они любили ходить за орехами. Нагибали орешник, дотягивались до верхних веток, срывали растущие по три-четыре-пять орехи в терпко пахнущих пушистых манжетках. Торбы наполнялись быстро, а потом, сев на опушке леса, ребята начинали вылущивать орехи, и их объём прямо на глазах уменьшался в разы. Но зато голые орешки приятно перекатывались в ладошке и на дне торбы. Ребятня старалась похвалиться друг перед другом, кто больше собрал. Измерялась добыча специальной деревянной чаркой, единой для всех. Но и тут продолжались споры: «А вон у тебя там порченые. А вон – с червоточиной!..» Когда приходили домой, родители скептически смотрели на принесённое, но ссыпали орехи в мешочек и укладывали его на печку. Там они будут медленно дозревать, становиться вкуснее и слаще. Надо только подождать. Но зато потом, зимой, так приятно извлечь из мешка горсть орехов и на пороге кованым молотком колотить по твёрдой скорлупе. Она разлеталась по всей хате, часто и само ядрышко укатывалось под лавку или в щель. Дети старались отыскать его, ползали на животе по полу, а бабки, взяв веник, мели скоблёные полы и потихоньку ругались на внучков.
Наконец поднялись на высокий бугор. Там уже горел, пощёлкивая и выстреливая искрами, костерок; на жёрдочке висел объёмистый котелок, в котором булькала кипящая волжская вода. Вокруг хлопотал приземистый желтолицый кашевар и длинной деревянной ложкой снимал накипь, сливал её в кусты. Когда вода прочистилась и просветлела, в неё кинули морковь, картошки, пшенца. А уж под конец – рыбу и пучок зелени. Вначале кидали рыбью мелочь в тряпошном кульке: ершей, окуньков, плотву. Когда она отдавала все соки и вкус, её вынимали и без сожаления отбрасывали в сторону. После этого добавляли белорыбицу: леща, судака, щуку. А уж под самый конец добавляли царскую рыбу: осетра, стерлядку... Это называлось тройной ухой.
Атамана усадили на ладное брёвнышко, отполированное волжской волной. Он взглянул на бахилы и увидел, что во время подъёма они всё-таки измазались глиной.
На мелководье что-то сильно плеснуло по воде.
– Что это? – встрепенулся и побледнел Степан, а про себя подумал: «Какой же ты, Стенька, стал пужливый! Раньше ничего не боялся, а ныне... Это всё от странствий и штурмов. А может, годы своё берут...»
– Не боись, батько, это судак хвостом мальков глушит, – успокоил его есаул.
– А, язви его мать! Я думал, это шеганашки [2] .
– Не! Тем на Большой Волге не житьё, оне на Свияге плескаются.
– Ну, пущай!..
Экспозиция
Войдя из сияющего дня в глухой музейный сумрак, журналист Никаноров словно ослеп и только щурился безо всякого толку. Как видно, посетителей сегодня не было, и верхний свет не включали. Это здание – старинный купеческий дом – было выстроено со стенами толщиной в метр, поэтому зимой тут тепло, а сейчас, в июне, зябко и сыро. Никаноров сделал несколько неуверенных шагов. Зрение понемногу возвращалось; где-то в дальнем углу слышалось приглушённое бормотание. Приглядевшись, Никаноров увидел Валеру, который тихо разговаривал по мобильнику. Валера махнул гостю рукой, мол, подожди, я сейчас. Журналист прошёлся по музею, миновал вставшего на дыбы и оскалившего зубастую пасть звероящера и подошёл к витринам, стал от нечего делать просматривать экспозицию. Снимать тут без хозяина музея было бессмысленно.
Внимание Никанорова привлёк стенд, посвящённый революции в Воскресенском. В основном всё тут сводилось к разграблению и экспроприации помещичьего и купеческого имущества. Пришедший к власти комитет бедноты составлял подробные протоколы и списки отобранного богачества. В числе наделённых сельхозинвентарём он нашёл и своих родственников: «Фёкла Никанорова – борона; Иван Никаноров – два хомута...» Он всё же сделал несколько снимков.
– Да-а, – задумчиво пробормотал потомок. – Про это написать что ли? Да вряд ли поймут. И не моё это дело.
И он вернулся к однокласснику, закончившему разговор. Валера работал в здешней школе учителем географии, а его жена Настя – библиотекарем.
– А где Василий Трофимович?
– Дома. Баню топит.
– Ну вот! – огорчился журналист. – А мне до выходных надо материал про музей сдать.
– Напишешь. Да поехали к нам. В баньке попаримся. Жена будет рада.
– Ты думаешь?
– Уверен. Как раз к обеду поспеем.
– И для меня порция найдётся?
– Обижаешь! Настя всегда готовит как на Маланьину свадьбу!
– Повезло тебе – ты, как Трамп.
Они вышли из музея. Валера запер дверь. Сели в никаноровский «опель» и поехали на улицу Чехова, в другой конец села, рядом с домом отдыха «Серебряная роща».