Как пройти по глазам незабудок,
их не ранив и не растоптав?
Молчание
В створ неба вставив кроны,
как вещие ключи,
при нас природа скромно
о вечности молчит…
Камертон
Время толкает нас в гору –
и над враждой, и над злом.
Кладбище в давнюю пору
кто-то вознёс над селом.
Видно с любого крылечка,
как над скопленьем домов
крыльями тянется в вечность
тихая стая крестов.
Так повелось на планете
нашей земной испокон:
птицы не певчие эти –
каждому дню камертон.
Крошки
Гоняться мне за собственною тенью
по свету не однажды довелось
и собирать счастливые мгновенья,
как крошки со стола ссыпают в горсть.
Но крошки те не утоляли голод,
и безучастно ускользала тень…
Я был тогда неопытен и молод,
ещё не ведал горестных потерь.
Безмолвно у надгробий попрощался
с любимыми, которых не сберёг…
Клюют с ладони птицы крошки счастья,
и тень дежурит верным псом у ног.
Возвращение огня
Испил печаль за упокой,
съел поминальный хлеб до крохи,
забил досками накрест вздохи,
побрёл, гонимый пустотой…
На кругосветке прямиком
пространство исчерпал годами,
в промёрзший, тёмный, сирый дом
вернувшись, печь разжёг… стихами.
А в них вложил всего себя –
всклень, без корысти и остатка…
Корёжилась в печи тетрадка,
тепло и свет производя.
Дом, побеждая стужу-боль,
поскрипывал и согревался.
Седой старик смотрел в огонь
И, как ребёнок, улыбался.
Молитва
Тщета и блажь – карьера, деньги, власть,
слепая страсть, фанфарная дорога,
удача в играх, столованье всласть…
Я о другом молю всечасно Бога.
Вновь хочется по-детски рассмеяться,
вернуться к самым первым светлым дням
и крепко-крепко навсегда прижаться
к сияющим родительским щекам.
Зерно веры
Поле окрест – сухмень.
Ризы – из суровья.
Тёмен прогорклый день
тучами воронья.
Рвётся ростком зерно
из тесноты оград,
чтоб распахнуть окно
створками в райский сад.
Будет ли виден свет,
иль поглотимся тьмой?
Ждёт приговор-ответ
там, за чертой земной…
Облака детства
Облака плывут по небу –
иллюзорное наследство –
и зовут меня не в небыль,
а в моё родное детство.
Ждёт меня оно украдкой
там, где меж полей – просёлок,
словно цвет акаций, сладко
и пушисто, как котёнок.
Детство спряталось в початок
Иван-чайного мечтанья,
в отпечаток шалых пяток,
смявших мачты молочая,
в махонький пчелиный взяток
ароматного венчанья…
«Эй! Ау! Ну хватит пряток!»
А в ответ, увы, – молчанье…
Я кричу ему истошно
и зову его всечасно.
Неужели слишком поздно
я вернулся и напрасно?
Вдруг душа затрепетала:
вот оно бежит гурьбою!
Мимо, мимо пробежало.
Это не моё – чужое…
В нос ударило полынью.
Передёрнуло знобинкой.
Для головушки повинной
небо выстлалось овчинкой.
Покреплюсь, чтоб не заплакать…
С облаками-парусами
буду обучаться плавать
над полями и лесами…
Дар отавы
На свет прорываться извечное право,
как дар, утверждает природный устав:
на месте покоса взрастает отава,
своим жизнелюбием тленность поправ.
У слова «отава» – славянские корни,
связующие с давнею древностью нас:
в них горняя высь и родные просторы
сливаются в отчий священный наказ.
В них – песнь материнская над колыбелью,
как солнышко – в сладком младенческом сне,
и след, не стираемый лютой метелью,
ведущий сквозь стужу к желанной весне.
В них – тайного первого чувства горенье
зелёным огнём на ожившей земле
и судеб чудесное соединенье –
травинка к травинке в растущей семье.
В них – дух возрожденья несломленной силы,
венец вдохновенья, терпенья, труда
и путь несгибаемой в бедах России,
несущей весь мир на плечах сквозь года.
Ключ
Машинка «Зингер», как штурвал линкора,
в коробочке – конструктор «Сделай сам»,
манящих книг нечитаные горы…
(Я в каждом сне бываю снова там.)