— Господин председатель, — произнес с внезапно просиявшим и даже отдохнувшим лицом французский посол, — я полагаю, что ваша светлость вместе со мною найдете необходимым приостановить заседание… Если фунт стерлингов так упал в столь короткий срок, чуть-ли не на двадцать три франка…
Он говорил по-французски в первый раз с самого утра. Английский премьер машинально ответил ему тоже по-французски, и ответил вопросом:
— Пусть бы даже биржа была потрясена столь невероятным финансовым ударом, ваше превосходительство, не делаете-же из этого, надо думать, того заключения…
— Что происшедший третьего дня катаклизм, уничтожив водную преграду, которая разделяла оба наши народа, создает теперь между ними подлинное равенство и что это уже отразилось, весьма логическим образом, на бирже. Конечно, господин премьер. Именно такое делаю я заключение из того… Из того, о чем кричат на улице, и притом так громко кричат, что ваша светлость не можете этого не слышать…
Кричали действительно. И снова крик долетел сквозь сады и сквозь окна:
— Sixty nine (шестьдесят девять)…
Надо отдать справедливость Жаку Ториньи, честолюбивому французу и весьма светскому человеку: он ни на мгновение не пожалел о сотне тысяч фунтов стерлингов дохода, единственною наследницею которого была еще накануне мисс Грахам. Но если называть вещи своими именами, Жак Ториньи любил столь подлинной любовью самое Джэн Грахам, что его не могло особенно занимать количество платьев, которое бы она могла или не могла ввезти в его дом в добавление к себе самой…
— Я выражаю вашей светлости искреннее и глубокое соболезнование от имени всей Франции. — Вы и мы, господин председатель, сражались рядом двадцать лет тому назад за свободу и мир. Подобные воспоминания, столь скорбные и столь светлые в то же время, являются узами, которые не могут ослабеть никогда. Вся французская армия облачилась в траур, оплакивая каждого английского моряка, погибшего в этой страшной катастрофе. Гибель каждого английского крейсера весь народ наш воспринял, как утрату своего полка. О, господин председатель, я догадываюсь, какое вы могли бы сделать возражение: вы могли бы сказать, что наши народы всегда были соперниками… Да, они были, несомненно, соперниками, но вполне честными. А в недавнее время они были союзниками и остались друзьями. Поверьте же моему уверению в полном сочувствии, какое в нас вызвало несчастье, стрясшееся над британским народом. Главным же образом, поверьте моему уверению, что Англия, воссоединившись ныне с материком, сохранила такую же независимость, какою пользовалась накануне, хотя ее прежней блестящей изолированности внезапно пришел конец…
С такою речью обратился к английскому премьеру наконец-то прибывший французский премьер.
Происходило это 10-го июня. Но за последние два дня последовало много событий одно за другим.
И прежде всего, за это время выяснились потери, понесенные, вследствие катаклизма, королевским английским флотом. Адмиралтейство, верное старым традициям британского fair play, отказалось окружить их тайною. Семь сверхдредноутов последнего типа погибло в опустошенном Портсмуте; семь сверхдредноутов — половина морских сил королевства. Англия, которая с 1922 года, после трагической Вашингтонской конференции, перестала быть первою в мире морской державой, отныне не была уже второй, ни даже третьей. Соединенные Штаты, Япония и возрожденная Россия отбрасывали ее впредь на четвертое место. А будущее рисовалось еще более мрачным: не придется ли спешно отозвать в английские воды из Мальты и Гибралтара средиземно-морскую эскадру? А итальянский флот, давно освободившись от всякой французской конкурренции, не сделается-ли сразу суверенным властителем того Средиземного моря, которое представляет собою путь в Индию и на Дальний Восток, и в Австралию, и в Новую Зеландию? Отрезанная от половины своих владений, к которым тянулось уже столько других рук, старая Англия на веки переставала господствовать, по божественному праву, над волнами. И отныне уже ничто европейское не могло быть ей чуждо. Тем более, что в Европе за эти двадцать четыре часа произошел внезапно ряд важных событий…
Не одна только Англия жестоко пострадала от катаклизма, Франция, раненая менее опасно, как ни как поплатилась тоже.
«Франко-английский катаклизм!» Таков был с шестого по десятое июня главный заголовок всех газет по ту сторону Пиринейских гор, по ту сторону Альп и, разумеется, по ту сторону Рейна… И уже 9 июня прусские полчища, слишком хорошо снабженные пулеметами, газометами и бациллометами, переправлялись через Рейн к северу от Кельна; и, мгновенно развернувшись в прирейнских областях, мгновенно двинувшись на Брюссель и Антверпен, размахивали огромными знаменами, красными, белыми, черными, на которых красовался горделивый лозунг «nach Paris, nach London…»