— Юрий Владимирович, — тихо произношу я, — я вам серьезно говорю.
— Так я вам и поверил!
Бойе моется, балаганит, прыгает, шутит.
Пьем чай в большой палатке. Приезжает Зауэрман. Приезжает Джирон. Коротко сообщают: лошадей нет, но можно достать ишаков и верблюдов. Бойе видит: мы не шутим. Сразу присмирел, молчит. Изредка, почти про себя: «Вот это номер»… «Ни за что б не подумал»… «Что ж теперь делать?»…
Бойе растерян. У него, как всегда, все чувства наружу. Он не умеет размышлять про себя.
7
Собирались мы долго. Ждали верблюдов, перебирали вещи, распределяли их на идущие с нами и на остающиеся на храненье Джирону, связывали их во вьюки. Зауэрман уехал один, не захотев дожидаться нас. Уверил нас, что его, живущего здесь двадцать лет, не тронет никто, и обешал в случае опасности к нам вернуться. Лагерь кишел киргизами, понаехавшими с делом и без дела советчиками, любопытными. Привели верблюда — что нам один верблюд? Сновали взад и вперед между кочевкой и нами. Потом привели второго верблюда… Мало.
Мне было нечего делать и, разостлав на траве одеяло, разлегшись на живот, я писал подробный дневник за два дня. Закончил его словами: «10 утра. Вещи сложены. Ждем верблюдов. Сами пойдем пешком. В рюкзаках — все необходимое, на всякий случай. Оружие вычищено и смазано, кроме берданки, у которой сломан боек, и к которой патронов нет»…
Юдин ходил по лагерю, объяснялся с киргизами, распоряжался. Бойе валялся на траве лицом к небу, нежась на солнце и зачем-то ходил на ближайший пригорок. Я фотографировал лагерь, составлял опись имущества, оставляемого Джирону: фураж, мука, казан, арканы, палатка караванщиков, ушедших на Капланкуль, мешки, железные кошки, топор, что-то еще… Привели ишака, привели еще двух верблюдов, Джирон все-таки достал нам трех маленьких, несоразмерных с нашими седлами лошадей. В 11 часов 30 минут выступили: сначала караван, за ним мы верхами, Осман пешком. Встретили двух киргиз, спросили: «Как там?». Киргизы сказали: «Хорошо, спокойно».
Жаркое солнце. Полдень. Горы сияли белым великолепием снегов. Мы переезжали вброд реку, пересекали долину. Трава пестрела маленькими цветами. Весна. Мы дышали сладким полынным воздухом, поднимались на перевал. Это был Кизыл-Белес, или по-русски «Красная Спина» — высотой в три тысячи, кажется, метров. Три киргиза караванщика шли, подвернув к поясам полы халатов, уставали, взлезали на вьюки верблюдов и молчали.
Была внутренняя уверенность в благополучии сегодняшнего пути, потому что очень трудно представить себе катастрофу — когда воздух ясен и удивительно чист, когда светит весеннее солнце, когда кругом ослепительность снежных гор, мир, тишина, когда к блаженному спокойствию мы привыкли. Только очень бледный, очень смутный и неопределенный оттенок тревоги примешивался к нашим чувствам. И скорей для очистки совести мы поглядывали по сторонам. Мы даже не торопились. Мы смеялись, острили в меру отпущенных нам талантов, злословили друг над другом, подтрунивали и не обижались.
Я фотографировал и записывал показания анероида. Юдин разбирал геологическую структуру пород и учил нас премудростям геологии. Бойе останавливался, вычерчивал в пикетажной книжке горизонтали глазомерной топографической съемки, и затем, догоняя нас, спорил с Юдиным о победе в той шахматной партии, которую сыграют они на заставе. Дорога окутывала нас пылью красноцветных конгломератов. Я смотрел, как осторожно раздавливает верблюд подушки своих ступней, переставляя мохнатые, угловатые ноги. Слушал как лошадь покряхтываст под Юдиным, потому что Юдин тяжел и громаден. Радовался, что я соразмерен с лошадью и что мне удобно в моем комсоставском седле. День был приятен и хорошо было думать, мерно и ленниво покачиваясь.
8
Под перевалом — три юрты, стадо овец и киргизы. Их не было здесь раньше. Долина зелена и открыта. Мы голодны.
— Заедем?
— Заедем.
Караван уходит вперед, но мы видим его. Спешиваемся в кругу киргиз. Из предосторожности, поглядываем на лошадей и оружие. Впрочем — тут все спокойно. Киргизы выносят айран и кумыс. Пьем айран из большой деревянной чашки. Она невероятно грязна. Чья очередь после киргиза с провалившимся носом? Киргиз подносит ее мне. Смеясь указываю на Бойе: (я, мол, потом). Отказываться невежливо. Бойе ругнувшись делает несколько глотков, возвращает чашку киргизу. Киргиз пьет, Бойе указывает ему на меня. Отказываться нельзя. Теперь смеется Бойе, а я допиваю остатки. Такая же чашка достается и Юдину.