Моя задача — держаться ближе к Юдину. Он понимает язык, может объясняться с ними. Он изумительно хладнокровен, и не теряет требовательного тона. Ведет себя так, словно он дома, словно он может приказывать. Это действует. Когда при мне у него выхватили бумажник, он что-то властно и гневно крикнул. Его могли тут же убить, но ему вернули бумажник с документами, взяв только деньги. Я верил внутренней силе Юдина. Я старался держаться ближе к нему, но едва удавалось приблизиться — нас растаскивали, Османа я не замечал вовсе. Это понятно: он — в халате — ничем не выделяется из толпы. Юдину удалось уговорить Закирбая: вижу Юдин вскарабкался на круп лошади. Юдин кричит мне:
— Подсаживайтесь к старику… Какому-нибудь… Так вернее…
Старики кажутся спокойнее. Но меня они не берут. Отмахиваются камчами. Увертываясь от ударов, мечусь от одного к другому. Наконец, один указывает на меня молодому. Этот сдерживает коня, вынимает левую ногу из стремени. Отгибается вправо. Ставлю ногу в его стремя, хватаюсь за него и сажусь на круп коня, охватывая бока басмача ладонями, и сразу — галопом. С площадки, мимо толпы, в узкую щель над обрывом. Конь скользит, спотыкается: кажется сорвемся сейчас… Пробрались.
Кусты. Группа горланящих. Басмач осаживает коня, сталкивает меня. Кричит, указывая мне на ноги. Понимаю. Он хочет отнять сапоги. Жестами пытаюсь отговорить. Орет, лицо исказилось, наскакивает конем, взмахивает ножом… Другие подскочили, валят на землю, стаскивают сапоги. Басмач хватает добычу, озираясь сует за пазуху, опрометью скачет назад. Встаю. В тонких носках, холщевых портянках больно. Меня выгоняют из щели в толпе.
В базе — смятение. Что-то случилось. Пешие ловят коней, всадники волокут остатки вещей, поспешно растекаются по щелкам. Меня рванули и гонят перед собой. Бегу босиком. По узкой размывине, по штопору каменного колодца, скользя, спотыкаясь, хватаясь за камни, вверх — на террасу. Она зелена, травяниста, прорезана поперечными лагами. Никто не кричит. Надоевший вой оборвался. Тишина. Меня держат за руки. Выжидательная, напряженная тишина. Что такое?
Надо мной сопка. Зеленый луг террасы обрывается над рекой. Отсюда реки не видно. С винтовками, с мултуками, залегли на краю, над обрывом террасы. Ждут. Так они ждали и нас. И опять то же самое. Вой и стрельба. Палят вниз, я не знаю в кого. Снизу отвечают. Кто там? Сердце совсем расходилось. Быть может, спасение?
Ожесточенные залпы. Минут не определить. И разом словно смахнуло стрельбу — тишина. На миг. За ней удесятеренный вой. Басмачи срываются с мест, вскакивают на лошадей и потоками льются вниз. Они победили. Там тоже все кончено. А мы остаемся здесь — с нами остаток оравы. Меня больше не держат. Я на краю лога. На другой стороне — группа всадников-стариков. «Штаб». Закирбай и Юдин на одной лошади. Как мне пробраться туда. Пытаюсь объяснить: «Хочу туда… к товарищам… Можно?». Не пускают. Все же незаметно спускаюсь по склону. Не удерживают. Дошел до середины спуска. Рев и камни… Меня забрасывают камнями. Два-три сильных удара. По руке, по груди… Целятся в голову. Камни летят потоком. Еле-еле выбираюсь назад. Орут, угрожают. Ладно…
…Басмач глядит на меня в упор. Взгляд жаден. Как намагниченный, медленно, вплотную подходит. Глядит не в глаза — в рот. Мычит. Он увидел золотой зуб. Медлит, разглядывая, и я замыкаю рот. Хватает меня за подбородок — вырываюсь. Он сильнее, сует в рот грязный палец (отвратительный кислый вкус), нажимает. Вырываюсь. Меня удерживают другие. Им тоже хочется получить золото. Претендентов много. Они дерутся за право вырвать мой зуб. Дерутся и лезут. Подходит старик, который развязал руки. Отгоняет их… зуб цел.
«Штаб» переезжает на эту сторону, чтобы отсюда, по щели, спуститься вниз. Мы на дергающихся крупах вместе, наконец Юдин и Осман на одной лошади. Орава увлекает нас вниз. Внизу на ровной площадке копошащаяся орда басмачей. Приближаясь, видим: на краю площадки, над обрывом к реке — отдельная, маленькая неподвижная группа. Пленные… Их хотят расстреливать. Вот, они встают в ряд. Мы ворвались на площадку, смешались. Внимание басмачей от пленных отвлечено… это русские. Среди них женщины… Меня сбросили с лошади. В давке бесящихся лягающихся лошадей, верчусь, увертываясь от топчущихся копыт. Из толпы рвутся выстрелы в воздух. Вот наш карабин. Басмачи спорят, силясь исправить его.
Смотрю на русских. Они неподвижны. Словно изваяние из красной меди, — это от заходящего солнца. Они стоят рядом: три женщины и четверо мужчин. Женщины в высоких сапогах, в синих мужских галифе, в свитрах. Разметанные волосы. Глаза возбужденные, острые… Слева мужчина высокий, сухощавый. Узкое, умное лицо, небритые щеки, пестрая тюбетейка, роговые очки… На руках он держит ребенка лет трех. Ребенок припал лицом к его плечу, боится… Второй мужчина — коренастый, плотный, широкоплечий. Такими бывают дюжие сибиряки. Белый тулуп накинут на плечи. По груди, на согнутую в локте руку набегает кровь. Ранен в плечо. Третий — молодой парень в защитной юнгштурмовской рубахе, светловолосый, без шапки. Чуть позади — узбек, в полосатом халате. Все семеро молчат в тоскующем ожидании. Ни словом перекинуться мы не можем. Гвалт забивает уши.