— Что там за комната?
— Личный кабинет моего отца. Никто туда никогда не заходит. Все время заперто. — Я продолжаю двигаться в соседнюю комнату, и в конце концов после томного взгляда вдоль коридора Люк следует за мной. — А это очевидно бильярдная, — безо всякого интереса говорю я, жестом показывая на стоящий посреди большой ручной работы бильярдный стол, обитый красным.
Он гудит от смеха.
— Это место словно списано с игры «Улика»[19]!
Я провожу пальцем по гладкой дубовой поверхности.
— Не знаю. Никогда не играла в нее.
У Люка падает челюсть.
— Что? Как это ты могла никогда в нее не играть? Это же одна из самых популярных настольных игр во все времена!
Я пожимаю плечами.
— Не знаю. Просто не играла.
— Позорище. Одна из моих любимых игр. — Люк кивает в сторону стола. — В бильярд-то хоть умеешь играть?
Я хватаю кий и умело пробегаю кубиком мела по кончику.
— Довольно неплохо, на самом деле.
Он хитро улыбается мне и принимает мой вызов, беря второй кий и натирая его мелом.
— Что ж, тогда поиграем.
Мы выполняем раскат, и Люк забивает шестой шар в угловую лузу.
— Думаю, я начну, — говорит он, становясь для следующего удара. Он пытается попасть третьим шаром в боковую лузу, но промахивается на несколько дюймов.
Я заканчиваю натирать кончик кия мелом и приступаю к делу, отправляя все семь полосатых шаров в боковую лузу, прежде чем послать восьмой шар в угловую и с легкостью забить его.
Люк стоит у края стола с озадаченным выражением лица. Словно только что приведение сперло у него бумажник.
— Так вот каково это чувство, когда тебя обманывают в бильярде.
Я смеюсь и наклоняю голову набок.
— Ой прости! — напеваю я неискренне.
Его рот все еще открыт.
— Где ты научилась так играть?
— Горацио, — говорю я с улыбкой, опираясь на кий. На меня накатывает ностальгия, когда я вспоминаю, как Горацио приходилось поднимать меня, тогда ребенка, на стол, чтобы я смогла сделать удар.
— Кто такой Горацио? — спрашивает Люк.
— Наш дворецкий.
— Конечно. — Он качает головой и смеется, в его тоне проскальзывает наглый крышесносный британский акцент. — Дворецкий научил тебя играть в бильярд. Разве не мило?
— Эй! — кричу я на него через стол, чувствую, как мои щеки снова заливает румянец гнева. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.
— Господи. Успокойся. Я просто пошутил. Тебя так легко спровоцировать.
— О, и тут он снова начинает нести свою психологическую чушь. Благодарю, но для этого у меня есть мой психоаналитик.
— Ладно, хорошо, — говорит Люк, поднимая руки в воздух. — Расслабься, хорошо? Прости за то, что я сказал. — Он делает неуверенный шаг в мою сторону, но я быстро отхожу, кидая кий на стол.
— Не нужно шутить о том, чего не знаешь. — Я вылетаю за дверь, не потрудившись даже сказать ему, как вернуться на вечеринку. Люк большой мальчик. Он учится в колледже. Уверена, он сможет понять это самостоятельно.
Глава 24
Внезапное исчезновение
В ту ночь я не могу уснуть. События дня воспроизводятся в моем мозгу. Неважно, насколько сильно я стараюсь, у меня никак не выходит выкинуть из головы слова людей. Трогательная проповедь отца о любви и отношениях, наезды мистера Слишком-Много-Скотча на маму за то, что она была королевой драмы, и даже относительно безвредные попытки Люка узнать меня получше.
Испробовав все мои обычные способы очистить разум, я беру с прикроватной тумбочки iPad и включаю его. Холли, спящая на соседней подушке, на мгновение поднимает голову, проверяя, что я делаю, и потом, решив, что это не стоит беспокойства, снова засыпает.
Так как я понятия не имею, где отец держит старые фотографии моей мамы, единственное место, где я могу ее увидеть, — это интернет. Я печатаю в знакомой поисковой строке «Элизабет Ларраби» и терпеливо ожидаю, пока гугл выдаст несколько страниц результатов. Нажимаю на «Картинки» и пролистываю все мамины фотографии в различных газетных вырезках, журнальных статьях и рекламных фотосессиях.
Родители поженились, будучи очень молодыми. Маме было девятнадцать, папе — двадцать. Он только начал развивать свою компанию, а его штаб-квартира находилась на кухонном столе их крошечной квартирки в Фресно[20].
Эр Джей родился через два года после свадьбы, а еще годом позже отец заработал свой первый миллион. К тому времени как я появилась, немногим меньше чем через девять лет, «Ларраби Медиа» стала мультимиллионной корпорацией, а отца называли Воплощением дитя успеха.
Именно поэтому большинство фотографий, глядящих сейчас на меня, сделаны в последние годы жизни мамы, когда семья Ларраби начала становиться узнаваемой и именем нарицательным.
Я мельком проглядываю несколько фото с ковровых дорожек и семейные портреты, пока не нахожу свое любимое. Оно из выпуска шестнадцатилетней давности журнала «Лучшее для дома и сада». Целых шесть страниц посвящены новому особняку семьи Ларраби в Бэль-Эйр и садам, которые напоминают ей ее любимые сады в Шато-де-Вилландри.
Фото было сделано вскоре после моего первого дня рождения. Родители учили меня ходить, в этих самых садах.
У меня нет каких-то достоверных воспоминаний о времени, когда мама была жива — и в этой семье никто не любит говорить о ней, — но мне нравится думать, что раньше все было по-другому. Что это было время, когда мы все были семьей. Может, не самой обычной, но по крайней мере настоящей. А не этой излишней пропагандой, которую Кэролайн нагнетает в прессе.
Я смотрю на золотой шелк кушетки, стоящей посреди моей комнаты. Платье, которое было на мне во время приема в честь помолвки, брошено на нее, после того как я сорвала его в безумном порыве, чтобы не вспоминать о том цирке, что творится внизу.
Тогда я смотрю на фотографию девочки в вычурной розовой одежке, с косичками и в белых лаковых туфельках. Делающей первые шаткие шаги, пока родители ходили за ней с распростертыми объятиями, готовые поймать ее, если она упадет.
Я тщательно изучаю каждую деталь идеальной картинки, и вдруг по моим рукам ползет холодок.
Что, если я ошибаюсь?
Что, если так было всегда? И я была слишком молода и наивна, чтобы понять это? Что, если я верила лжи и поглощала ее так же жадно, как и журналисты, повсюду следующие за нами?
Разве это крошечное платье не просто очередной костюм? Практически идентичный тому, что было на мне сегодняшним вечером? Мог ли этот пойманный на пленку безупречный момент быть просто очередным шоу? Еще одним представлением для прессы?
И после того как фотограф ушел, мои родители встали, отряхнули колени от пыли и травы и передали меня какой-нибудь няньке, чтобы они могли разойтись по своим делам и жить отдельными жизнями?
Насколько хорошо я знаю женщину с этой фотографии? Печально известная Элизабет Ларраби. Все говорят мне, что она была замечательной. Каждый разглагольствует о том, какой прекрасной она была. Какой любящей и благосклонной матерью. Идеальной женой.
Но откуда мне знать, что это не очередной сценарий? Тщательно созданный расчетливым пресс-атташе. Разработанный, чтобы мой отец имел хорошую репутацию, а семья Ларраби продолжала сиять в центре внимания.
Откуда мне знать, что тот пьяный придурок с приема не единственный, кто имеет наглость рассказывать правду?
Единственный, кому не платят за ложь.
Я откладываю iPad в сторону и беру мобильный, отсоединив его от зарядки. Нахожу бесплатный, только-для-экстренных-вызовов номер в телефонной книге и нажимаю вызов.
Раздается один гудок, прежде чем меня приветствует доброжелательный голос.
— Спасибо за звонок в Корпус Мира. Чем я могу вам помочь?