После этого прошла захватывающая неделя мытья посуды в китайской забегаловке. И я узнала, что [неопознанное слово] в переводе с китайского означает спешить [нецензурное слово удалено]. По-крайней мере, это то, что я смогла выцепить из контекста и частоты использования. Думаю, оно сможет пригодиться мне, когда я в следующий раз окажусь в Пекине. Так что спасибо вам! Спасибо, Люк! Спасибо, папочка! Я учусь действительно полезному.
Это был сарказм, если что. На тот случай, если его нет на твоей планете.
Ладно, о чем это я? Ага. Работа №6. Подожди, дай-ка я достану свой список.
Вот он. Видишь? Это официальный список. Любезно присланный по факсу моим хорошим другом Брюсом. Вот, я поднесу его поближе к камере. Сейчас ты его видишь? Если не заметил, я зачеркнула первоначальное название и написала новое. Теперь он называется списком 52 причин моей ненависти к отцу. И мы подходим к Причине №6. Кладбище. Рытье могил в течение недели. Жутко. Очень-очень жутко. Хотя...
Ой, секундочку. Мне пришел е-мейл. От моих подруг Джии и Ти. Ты знаешь, где они? Они там, где сейчас должна быть я. На частной яхте, на круизе по Средиземному морю. Они отплыли три недели назад. Разве это не вишенка на вершине горы из того дерьма, которой стала моя жизнь?
Ооо, на этой неделе они на Санторини. Как мило. Посмотри, они даже прикрепили фотку. Замечаешь, какая кристально-голубая вода? Разве не прекрасно? Оно так и говорит: «Скучаю по тебе. Люблю тебя. Хочу, чтобы ты была здесь». Это должны были делать мы втроем.
Стой, хочу показать тебе еще один снимок. Только найду в телефоне. Окей, вот он. Тут я, после работы в ночную смену... буквально... на кладбище. Обрати внимание на лопату в моей руке и грязь. Она, можно сказать, везде, да? Обрати внимание на выражение моего лица. Это лицо страдания. На тот случай, если ты не заметил.
И что я вынесла из этого опыта? Что предпочла бы, чтобы меня кремировали.
[КОНЕЦ РАСШИФРОВКИ]
20. Холодный атмосферный фронт
— Я не иду, — заявляю я, лежа лицом вниз на своей неубранной кровати. Вот такими в большинстве своем стали мои выходные, кстати. Неподвижно лежать сорок восемь часов на кровати (или в ванной), а мои мышцы и суставы пытаются оправиться от ужасов последней работы.
И когда мои друзья на круизе по Средиземному морю без меня, мне остается не так много чем заниматься. День после того, как они уехали, был определенно одним из худших в моей жизни. Они предложили остаться, но я не позволила им сделать. Какой в этом смысл? Просто потому, что я должна страдать, не значит, что и они должны тоже.
Но я всерьез начинаю сожалеть о своем героическом решении, потому что теперь у меня не осталось никого. Я совсем одна. И выходить в общество — последнее, чего мне хочется. Особенно на такое мероприятие.
— Это прием в честь помолвки твоего отца, — напоминает мне Кэролайн, нетерпеливо постукивая ногой.
— Вот именно.
Она фыркает и вытягивает другое платье из гардероба, прошлой ночью привезенного моим стилистом.
— Как насчет этого? Выглядит неплохо.
Я поднимаю глаза.
— Я сказала, я не иду.
— Ты должна, — со своим французским акцентом настаивает Кэролайн. — Там будет вся журналистская братия.
— Как романтично, — бормочу я.
— Это твоя семейная обязанность — сфотографироваться с твоим отцом и его невестой в день их помолвки.
— Нужно ли мне будет фотографироваться с ними в день их развода?
Кэролайн вздыхает и возвращает платье на вешалку, обменяв его на другое.
— А это великолепно. В нем ты будешь выглядеть фантастически!
Ее поддельный энтузиазм настолько очевиден, что меня едва не стошнило.
Я переворачиваюсь на спину и натягиваю одеяло до подбородка. Холли выходит с балкона, где она следила за белкой, заскакивает на свою красную ковровую лесенку и сворачивается рядом со мной.
— Избавь меня от лести, Кэролайн. Я не выберусь из этой кровати.
— Но гости начнут прибывать через час. Близнецы летят из Нью-Йорка. «People» хочет эксклюзива с тобой и твоими братьями, и мы собираемся сделать красивую фотографию всей семьи в садах.
Мысль о той фифе, фотографирующейся в садах моей мамы, заставляет меня желать ударить что-нибудь. Или кого-нибудь.
— Если там не будет Купера, то и меня тоже не будет.
— Купер, — рычит в ответ Кэролайн, — помогает голодающим детям в Судане. Он привлекает достаточно внимания к этой семье. Ты же, с другой стороны, после этого маленького трюка с мини-маркетом находишься в тяжелом дефиците публичности. Твой отец работает над предстоящим большим слиянием, и нам нужны хорошие отзывы прессы, чтобы убедиться, что акционеры в деле. Так почему бы тебе не встать, надеть что-нибудь, что понравится фотографам, спустить задницу вниз и выполнить свою часть, а?
Я беру с ночного столика телефон и начинаю прокручивать ленту в приложении Твиттера.
— Спасибо, но я пас.
— Отлично, — отрезает Кэролайн, резко возвращая вешалку на стойку. — Ну и лежи там всю ночь. Мне все равно, видишь ли. — Затем она вылетает из комнаты.
Мне следовало знать, что она так легко не сдастся. Мне следовало знать, что она отправится за подкреплением. Я просто не понимала, что она дойдет до верхов за ним.
Десятью минутами спустя в двери появляется отец. Он даже не стучит. Просто заходит и становится посреди комнаты, скрестив руки. При виде него я подпрыгиваю. Даже не могу припомнить, когда в последний раз мой отец заходил в мою спальню. Он выглядит ужасно неуместно тут. Как небоскреб на лугу.
— Лексингтон, бросай чудить. Вставай и одевайся, — сурово командует он.
Я не отвечаю. Упрямым молчанием я скрываю свой шок.
— Рив ждет встречи с тобой внизу, — продолжает он, его голос безэмоционален.
— Зачем? — просто спрашиваю я.
— Зачем? — повторяет он раздраженно. — Затем, что она будет твоей новой мачехой, вот зачем.
На это я фыркаю, и ноздри моего отца раздуваются в ответ.
— Слушай, — предупреждает он, — Я не в настроении для твоих выходок. — (Типа он когда-нибудь все-таки в настроении для моих выходок?) — Ты встанешь, и оденешься, и спустишься вниз, и будешь улыбаться прессе. И после этого делай все, что тебе захочется.
Он отходит к двери, и на меня находит неожиданная смелость. Не уверена, откуда она взялась, но ради своей жизни я не могу позволить ей вырваться наружу, как шампанское, которое, несомненно, уже сервируют внизу.
— Потому что пока я показываю хорошее шоу для камер, остальное неважно, да?
Он медленно оборачивается.
— Прости?
Знаю, мне, вероятно, следует заткнуться. Просто слезть с постели, одеть одно из этих дизайнерских платьев стоимостью в двадцать тысяч долларов и делать то, что мне говорят. Потому что это то, что я делала всегда. Потому что это проще, чем пытаться бороться с тем, кто никогда не проигрывает. Это проще, чем идти в бой против каменной стены.
Но в этом разница между мной прежней и мной настоящей. Прежняя Лексингтон боялась. Потому что ей было что терять. Ее средства к существованию. Ее образ жизни. Безопасность комфортной зоны.
Но я уже потеряла все это.
Так чего мне бояться теперь?
— Пока снаружи все выглядит хорошо, — наседаю я, — то, что внутри, не имеет значения. Верно, папочка?
Венка на шее отца начинает пульсировать. Одно из немногого, что о нем что-то говорит. Но это так неуловимо, что большинство людей всё упускают.
— Я не уверен, что ты понимаешь, Лекси, — мрачно говорит он, — но у меня нет времени на это. Мне нужно присутствовать на помолвке.
— Ах, точно, — с сарказмом говорю я. — Очарование шестого раза, да?
Он молчит, но в качестве ответа пульсирует вена.
Я сажусь, чувствуя себя куда более смелой, чем прежде.
— Ты любишь ее?
И снова мой отец не отвечает. Но я думаю, мы оба знаем ответ.
— Тогда почему ты женишься на ней? — ставлю я под вопрос его молчание.
Когда он заговаривает, его голос снова плоский и пустой.
— Брак, как и любые другие отношения между людьми, это деловое соглашение. — Отец поправляет галстук и одергивает лацканы пиджака. — Любовь не имеет с этим ничего общего. И чем раньше ты это осознаешь, тем лучше тебе станет.
Я провела почти все свое детство, наращивая иммунитет к черствости моего отца и его драгоценному образу жизни. Но независимо от того, сколько усилий ты прилагаешь, как долго ты его придерживаешься, от всего ты не застрахован. Потому что никогда не знаешь, когда ударит следующий мороз. Или насколько обжигающим будет холод.
Как бы сильно мне ни хотелось улечься, и пусть арктический туман клубится надо мной, я чувствую, как что-то вонзается мне в грудь. Сосульки упали. Они пронзили кожу. Прямое попадание.
И я ненавижу себя за то, насколько я слаба и чувствительна. Я презираю свою собственную уязвимость.
— Ты же действительно так не считаешь? — спрашиваю я слабым голосом.
Все мое тело дрожит от холода и ожидания его ответа. Я подтягиваю одеяло на колени, чтобы скрыть, как они стучат друг о друга. Задерживаю дыхание в страхе, что он мог увидеть это.
Я жду его ответа в морозе тундры.
И потом, так же быстро, как и вошел в комнату, без единого слова мой отец выходит, забирая холод с собой. Я медленно убираю одеяло с колен, снимаю первое попавшееся платье с вешалки и начинаю собираться.