— Я провела свое детство в Европе. Я посетила тридцать две страны за 18 лет. Думаю, у меня достаточно опыта.
Люк поднимает руки, сдаваясь.
— Ну извини. Мне только интересно, задумывалась ли ты о том, что хочешь делать со своей жизнью.
Я упираю руки в бедра.
— И что сейчас с моей жизнью не так?
Он подавляет улыбку.
— Ты действительно хочешь, чтобы я ответил?
— Да, — бросаю я вызов, — хочу.
Он делает еще несколько шагов в мою сторону, пока не останавливается на расстоянии вытянутой руки. Он смотрит мне прямо в глаза. Непонятно почему я вдруг чувствую, как нагревается мое лицо, но я не уверена, это из-за моего внезапного раздражения или чего-то еще. Он упорно удерживает мой взгляд, и мое дыхание начинает ускоряться. Я даже ощущаю, что слегка наклоняюсь вперед.
— Нет, не хочешь, — говорит он, наконец разрывая зрительный контакт и отворачиваясь от меня. Он подходит к камину и смотрит на гигантскую фотографию моего отца в рамке, висящую над ним. Она была сделана сразу после смерти моей матери. Когда я была помладше, я приходила сюда после школы и рассказывала портрету отца о прошедшем дне. Я вытаскивала одно из огромных кресел в мягкой обивке в центр комнаты, прямо перед камином, и устраивалась в нем. Кресло поглощало мое крошечное тело. Ноги едва достигали края сиденья. Но я чувствовала себя комфортно, сидя в нем. С моим отцом, стоящим на страже надо мной. Его серьезным выражением лица и зорким взглядом, направленным на меня.
Теперь же портрет просто выводит меня из себя. Его глаза уже не присматривают за мной. Они судят меня. Порицают. Забавно, как на протяжении лет один и тот же портрет может расти и изменяться, изображая совсем другую личность.
— Когда-нибудь у меня будет все это, — тихо обещает Люк, и на минуту мне становится интересно, должна ли была я услышать это. Или он просто сказал это сам себе. Но потом он повторяет немного громче:
— Когда-нибудь я буду как он.
Я усмехаюсь.
— Удачи с этим.
— Твой отец — причина моей стажировки в «Ларраби Медиа», знаешь, — продолжает он, не обращая внимания на мой сарказм. — Он — причина того, что я изо всех сил пытаюсь закончить колледж. Он начинал никем, а сейчас он икона. Знаешь, он служит вдохновителем для многих людей.
Я закатываю глаза.
— Как им повезло, — бормочу я, коротко взглянув на портрет. По моему телу пробегает холодок, и я опускаю глаза в пол.
— Почему тут нигде нет снимков твоей матери? — спрашивает Люк, оглядываясь.
— Отец сняли их все, когда она умерла, — отвечаю я, стараясь сохранять тон голоса нейтральным и бесстрастным, насколько это возможно. Но после подслушанного на улице разговора это явно более трудно, чем обычно.
— Я читал, он очень тяжело воспринял ее смерть.
— Ага, — ворчу я, рассматривая ногти. — Так тяжело, что чтит ее память, каждые три года женясь на очередной бимбо18.
Я чувствую, как Люк бросает на меня взгляд.
— Может, ему нравятся такие бимбо.
— Нет, — уверенно отвечаю я. — Они только отвлечение.
— Некоторым людям нужно отвлечение от того, о чем они не хотят думать, — аккуратно предполагает Люк.
Я знаю, чего он добивается. Но я действительно не готова сейчас к разговору по душам о смерти мамы. Из всех людей особенно с Люком Карвером.
— Да, ну, все это дела давно минувшие, — небрежно говорю я. Беру его за локоть и отвожу к двери. — Пошли. Продолжим экскурсию.
Он, кажется, принимает мою попытку уклониться от темы и охотно следует за мной обратно в коридор, где гораздо теплее.
Я веду его в комнату напротив, но Люк останавливается прямо у входа и указывает на закрытую дверь в конце коридора.
— Что там за комната?
— Личный кабинет моего отца. Никто туда никогда не заходит. Все время заперто. — Я продолжаю двигаться в соседнюю комнату, и в конце концов после томного взгляда вдоль коридора Люк следует за мной. — А это очевидно бильярдная, — безо всякого интереса говорю я, жестом показывая на стоящий посреди большой ручной работы бильярдный стол, обитый красным.
Он гудит от смеха.
— Это место словно списано с игры «Улика»19!
Я провожу пальцем по гладкой дубовой поверхности.
— Не знаю. Никогда не играла в нее.
У Люка падает челюсть.
— Что? Как это ты могла никогда в нее не играть? Это же одна из самых популярных настольных игр во все времена!
Я пожимаю плечами.
— Не знаю. Просто не играла.
— Позорище. Одна из моих любимых игр. — Люк кивает в сторону стола. — В бильярд-то хоть умеешь играть?
Я хватаю кий и умело пробегаю кубиком мела по кончику.
— Довольно неплохо, на самом деле.
Он хитро улыбается мне и принимает мой вызов, беря второй кий и натирая его мелом.
— Что ж, тогда поиграем.
Мы выполняем раскат, и Люк забивает шестой шар в угловую лузу.
— Думаю, я начну, — говорит он, становясь для следующего удара. Он пытается попасть третьим шаром в боковую лузу, но промахивается на несколько дюймов.
Я заканчиваю натирать кончик кия мелом и приступаю к делу, отправляя все семь полосатых шаров в боковую лузу, прежде чем послать восьмой шар в угловую и с легкостью забить его.
Люк стоит у края стола с озадаченным выражением лица. Словно только что приведение сперло у него бумажник.
— Так вот каково это чувство, когда тебя обманывают в бильярде.
Я смеюсь и наклоняю голову набок.
— Ой прости! — напеваю я неискренне.
Его рот все еще открыт.
— Где ты научилась так играть?
— Горацио, — говорю я с улыбкой, опираясь на кий. На меня накатывает ностальгия, когда я вспоминаю, как Горацио приходилось поднимать меня, тогда ребенка, на стол, чтобы я смогла сделать удар.
— Кто такой Горацио? — спрашивает Люк.
— Наш дворецкий.
— Конечно. — Он качает головой и смеется, в его тоне проскальзывает наглый крышесносный британский акцент. — Дворецкий научил тебя играть в бильярд. Разве не мило?
— Эй! — кричу я на него через стол, чувствую, как мои щеки снова заливает румянец гнева. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.
— Господи. Успокойся. Я просто пошутил. Тебя так легко спровоцировать.
— О, и тут он снова начинает нести свою психологическую чушь. Благодарю, но для этого у меня есть мой психоаналитик.
— Ладно, хорошо, — говорит Люк, поднимая руки в воздух. — Расслабься, хорошо? Прости за то, что я сказал. — Он делает неуверенный шаг в мою сторону, но я быстро отхожу, кидая кий на стол.
— Не нужно шутить о том, чего не знаешь. — Я вылетаю за дверь, не потрудившись даже сказать ему, как вернуться на вечеринку. Люк большой мальчик. Он учится в колледже. Уверена, он сможет понять это самостоятельно.
24. Внезапное исчезновение
В ту ночь я не могу уснуть. События дня воспроизводятся в моем мозгу. Неважно, насколько сильно я стараюсь, у меня никак не выходит выкинуть из головы слова людей. Трогательная проповедь отца о любви и отношениях, наезды мистера Слишком-Много-Скотча на маму за то, что она была королевой драмы, и даже относительно безвредные попытки Люка узнать меня получше.
Испробовав все мои обычные способы очистить разум, я беру с прикроватной тумбочки iPad и включаю его. Холли, спящая на соседней подушке, на мгновение поднимает голову, проверяя, что я делаю, и потом, решив, что это не стоит беспокойства, снова засыпает.
Так как я понятия не имею, где отец держит старые фотографии моей мамы, единственное место, где я могу ее увидеть, — это интернет. Я печатаю в знакомой поисковой строке «Элизабет Ларраби» и терпеливо ожидаю, пока гугл выдаст несколько страниц результатов. Нажимаю на «Картинки» и пролистываю все мамины фотографии в различных газетных вырезках, журнальных статьях и рекламных фотосессиях.
Родители поженились, будучи очень молодыми. Маме было девятнадцать, папе — двадцать. Он только начал развивать свою компанию, а его штаб-квартира находилась на кухонном столе их крошечной квартирки в Фресно20.