Вальтер несется ко мне со всех ног. Мягкие локоны вразлет. Обычно-то он держится с величавым достоинством, но сейчас не тот случай. Я еще никогда не видела, чтобы он с такой скоростью преодолевал расстояние от кафедры до задних парт. Я не слышу характерного стука его каблуков, и он застает меня врасплох, пока я не соображаю, что мой голос, мой дикий непрекращающийся вой, перекрывает все остальные звуки.
Я смотрю на свою правую руку. На странный предмет на моей ладони. Я знаю, чтÓ там, но все равно не могу это осмыслить. Не получается — и все тут. Какой-то… абсурд. Как-то уж слишком противоестественно. Да что там, просто отвратительно.
На моей ладони — часть моего тела. Часть меня.
Кончик моего пальца.
Легкий, словно горошина — ну, может, две. Почти невесомый.
Я не хочу на него смотреть, но не могу отвести глаз.
Верхняя, закругленная часть ногтя в целости и сохранности. В заляпанной кровью подушечке сидит маленькая заноза. Сквозь кровь проглядывает что-то белое — и тут до меня доходит, что это кость. Часть моего скелета.
Я была неправа. Срез совсем не гладкий. Мясо перемолото, как фарш. В глазах на мгновение темнеет. К сожалению, в обморок я не падаю. Пока. Вместо этого к горлу подкатывает неудержимая волна тошноты. Усилием воли, достойным русской гимнастки, мне удается сдержать рвоту.
Угрожающее клацанье пилы внезапно стихает — это Вальтер выдернул шнур из розетки. В ту же секунду замолкаю и я. Как будто мы с пилой работали от одного источника питания.
Повисает тишина. Гулкая тишина.
Вальтер делает шаг ко мне. Он стоит близко, даже слишком — его порывистое дыхание обдает мое лицо ментоловыми парами. Он сглатывает, и в его серо-голубых глазах я читаю страх. Пожалуй, даже панику. Ее выдают зрачки, мечущиеся из стороны в сторону. Мелкое, едва заметное подрагивание. Так мы стоим несколько секунд, не сводя друг с друга глаз.
И тут раздается какой-то звук. Вроде протяжного поскуливания. Мы с Вальтером одновременно смотрим вниз, на пол. Там лежит Энцо. Как стоп-кадр из фильма ужасов — лезвие пилы застыло в сантиметрах десяти от его правого глаза. На щеке и волосах — кровь. Пятно крови на защитных очках. Моей крови. Его карие глаза широко распахнуты, рот открыт, как будто он собирался закричать, но передумал. Я отмечаю, что молния на его ширинке чуть расстегнута.
Тут раздаются осторожные шаги. Какой-то механический щелчок. Я бросаю взгляд через плечо, и меня ослепляет бело-голубая вспышка.
Щелк.
Симон. Конечно же, это Симон. Он подносит мобильный к моей руке.
Щелк.
Потом нацеливается на лежащего на полу Энцо.
Щелк.
Кровь, защитные очки, ширинка. Все освещается слепящей вспышкой.
Щелк. Щелк. Щелк.
Спохватившись, Энцо закрывает рот. Прокашливается. Подает голос, не меняя своей унизительной позы на полу:
— Ты это… засунь его в рот. Ну, то есть, как его, обрубок. Его так проще будет пришить… я это… где-то слышал.
Перед глазами все плывет. Непрекращающиеся щелчки и голос Энцо отдаются в голове причудливым эхом.
Щелк. Ты это… засунь его в рот…
Я заваливаюсь назад — и падаю, шарахнувшись головой обо что-то твердое.
Щелк.
И тут наконец наступает благословенная тьма.
— Ну вот, — произнесла доктор Левин, облокотившись на стол и припечатав меня взглядом. Ее покрасневшие глаза обрамлены толстым слоем туши, неопрятные комки которой придают слипшимся ресницам сходство с мохнатыми паучьими лапками. На носу у нее небольшая царапина, и я успела подумать, что, может, она споткнулась и упала. Может, она вообще алкоголичка.
— В принципе, все готово… Так что…
Красивая темноволосая медсестра, которую, судя по бейджику, зовут Мариам, невольно перебила ее, попросив меня держать ладонь неподвижно. Она подняла мою руку, и я инстинктивно вздрогнула, но тут же расслабилась, не чувствуя боли. С облегчением вспомнила про местную анестезию. Мариам улыбнулась, демонстрируя на редкость безупречные зубы, и осторожно надела мне поверх стежков тонкую сетку с компрессом. Большой палец она обернула слоем ваты.
— Чтобы уберечь от травм, — пояснила она.
Я кивнула, не сводя с нее глаз. Она перевязала мое запястье тонким бинтом, обвивая его вокруг большого пальца теплыми и сухими руками. Доктор Левин сидела со скучающим видом, глаза полузакрыты, как будто она изо всех сил пыталась перенестись в другое место, но это ей никак не удавалось. Она набрала в легкие воздух, собираясь что-то сказать, но сперва окинула нас с Мариам строгим взглядом, чтобы убедиться в том, что на этот раз ее не перебьют.