За окном пошел дождь. Мелкие аккуратные капли дробно застучали по стеклу. «Держится отчужденно», — вспомнилось мне. Так вот, значит, я какая. Отчужденная.
Вальтер трижды прошел мимо приемной, прежде чем наконец заметил меня.
— Вот ты где! — выпалил он, переводя дух. От него пахло дымом — не сигаретами, а чем-то пряным вроде благовоний.
Я ничего не ответила. Да и что на это скажешь.
Он успел снова натянуть футболку, которой замотал мой палец в такси где-то с час тому назад, и теперь на ней красовалось идеально круглое кровавое пятно, словно в него выстрелили в упор. Он сел рядом — как по мне, так даже слишком близко, вокруг штук тридцать стульев, садись — не хочу, но нет, почему-то обязательно надо сесть в трех сантиметрах от меня.
Девушка с золотыми сережками тут же уставилась на Вальтера, потом снова перевела взгляд на меня.
Да уж, видок у нас, наверное, что надо. Все в крови. Красота.
— Не день, а черт знает что, — сказал он, вытаскивая из кармана пиджака коробочку с ментоловыми конфетами.
С этим было сложно поспорить.
— Я пока твоему папе позвонил.
Он сунул леденец в рот и протянул мне коробочку. Я покачала головой.
— До мамы не смог дозвониться, оставил ей сообщение.
— И какое именно?
В моем голосе прозвучала тревога, и мне это не понравилось.
— Ну, как какое, сказал, что произошел несчастный случай, но сейчас все под контролем.
«Под контролем»? Это называется «под контролем»?
— Я оставил ей номер своего телефона, попросил перезвонить, прежде чем ехать сюда, чтобы мы не разминулись. Но она, наверное, сразу тебе позвонит. У тебя мобильный включен?
— Да.
Я не стала объяснять, что она все равно не приедет. У меня не было ни малейшего желания отвечать на его назойливые вопросы, которые непременно бы за этим последовали.
— А папа приедет?
— Да, где-то через двадцать.
— Минут?
Блин, да что со мной такое? Можно подумать, есть какие-то варианты.
Вальтер криво усмехнулся.
— Да, — ответил он. — Минут.
Мы еще посидели вот так, бок о бок. Хорошо хоть, он футболку свою надел, а то буйная светло-русая поросль на его груди прямо-таки притягивала взгляд. Медсестры травмпункта, судя по всему, были со мной в этом согласны. Доктор Левин оказалась единственной, кто смог устоять: на протяжении всего разговора она смотрела ему в глаза.
Я посмотрела в окно. Черно-серые тучи собирались над горизонтом. Небо потемнело, как будто надвигались сумерки.
— Ну, — произнес Вальтер, — и что тебе сказала врач?
Я пожала плечами. Как только доктор Левин приступила к осмотру моего покалеченного пальца, Вальтер стремительно ретировался, сославшись на то, что ему нужно позвонить моим родителям. Все было ясно без слов, но я его не виню — я бы и сама на его месте постаралась свалить. Образ врачихи, подпиливающей кость, чтобы зашить рану, навеки отпечатался на моей сетчатке. А все эти ее словечки перед началом процедуры? Она только «немного причешет кость». «Причешете?» — переспросила я, изо всех сил изображая невозмутимость. Ну да, причешет, чуть подшлифует, а то вон она какая лохматая.
Я зажмурилась, словно заново ощущая вибрации пилки, шлифующей кость. Инстинктивно прижала забинтованную руку к сердцу.
— И что, правда нужно брать в рот?
— Что?!
На какое-то мгновение я зависла, пытаясь переварить столь откровенную пошлость из уст своего учителя.
— Ну, Энцо же говорил, что нужно положить обрубок в рот. И что сказала врач?
Я выдохнула.
— Она сказала, что с тем же успехом можно было запихнуть его себе в задницу.
— Что, так и сказала?!
Вальтер яростно перекатывал во рту леденец, глядя на меня с явным недоверием.
— Ну типа того. Сказала, что там столько же бактерий.
Он покачал головой. Тяжело вздохнул.
— Зря я тебе вообще разрешил взять эту пилу в мастерской, нужно было сразу сказать: «Я не могу брать на себя такую ответственность, это вне моей компетенции. Так что займись-ка ты, Майя, скульптурой, как все остальные». Тогда всего этого бы не произошло. Уж слишком я с вами добрый, всегда этим грешил. Господи, что скажет директор?!
Мы немного помолчали. Меня слегка мучила совесть. Но, блин, — скульптура! Какой от нее вообще толк?
— Полка — это тоже скульптура.
— Нет, Майя. Полка — не скульптура.
Первое, что произнес папа, ворвавшись в приемную полчаса спустя: