Они в плену. Скорей дай руку мне!
Глостер: Зачем бежать? Сгнию на этом месте.
Эдгар: Опять дурные мысли? Человек
Не властен в часе своего ухода
И в сроке своего прихода в мир,
Но надо лишь всегда быть наготове.
Идем.
Глостер: Идем. Ты совершенно прав.
Уходят.
Ну? Где тут Ripeness is all? Или хоть просто "зрелость"?
А вот старинная альтернатива – перевод немногословного А. Дружинина:
Эдгар: Беги, старик! Дай руку! Прочь отсюда!
Разбит король, и он, и дочь в плену!
Дай руку! Что ж?
Глостер: И здесь могу я сгнить.
Зачем пойду я прочь?
Эдгар: Как? Ты опять
Поддался мыслям вредным? Мы должны
Теперь сносить: на то мы в свет родимся.
Всесильно время. Ну, пойдем!
Глостер: Ты прав!
Уходят.
Есть предложения?
У Шекспира все иначе.
Edgar: Away, old man; give me your hand; away!
King Lear hath lost, he and his daughter ta'en:
Give me your hand; come on.
Gloucester: No further, sir; a man may rot even here.
Edgar: What, in ill thoughts again? Men must endure
Their going hence, even as their coming hither;
Ripeness is alclass="underline" come on.
Gloucester: And that's true too.
(Exeunt)
У Щепкиной-Куперник, чей хрестоматийный и уважительный перевод делает оригинал хотя бы узнаваемым, дело обстоит несколько лучше:
Эдгар: Бежим, старик! Дай руку мне скорее!
Король разбит; и он и дочь в плену.
Дай руку мне, бежим!
Глостер: К чему бежать? И здесь могу я сгнить.
Эдгар: Опять дурные мысли! Но должны мы
Смерть принимать в свой час, как и рожденье.
На все – свой срок. Ну что ж, идем!
Глостер: Ты прав.
Уходят
Тут хотя бы присутствует столетиями волновавший Европу бессмертный таинственный пассаж, иносказательно призывающий терпеливо принимать как смерть, так и нечто иное, противоположное, – быть может, хотя не обязательно, – рождение. И тем не менее – где зрелость? Тем более, как высшая мера, мера всего? Зрелость, которая возникает на прочих языках как нечто само собой разумеющееся. Например, оба известных мне ивритских перевода "Короля Лира" (Дори Парнаса и Аарона Комема) говорят о בשלות – зрелости (буквально, "спелости", "доваренности") в самом прозрачном смысле слова. "На все – свой срок?" Неужели?
Впрочем, у меня есть еще пара вопросов к Щепкиной-Куперник. Например, почему у нее и away, и come on, и no further переводятся одинаково – "бежим"/"к чему бежать"? Почему второе come on вдруг становится "идем"? Ну не по техническим же причинам – они в качестве извинения не принимаются. Ведь таким образом уничтожается беспримерное шекспировское языковое богатство. И еще. Слов "жизнь" и "смерть" в оригинале нет. Они, вернее, их достаточно туманные образы, как я уже упомянул, вводятся Шекспиром иносказательно. На каком основании, наконец, по какой причине это иносказание улетучилось? Почему мы получили даже в лучшем из существующих переводов адаптированного, упрощенного Шекспира?
Эти бедственные пропажи – следствие сознательного отказа от натурального, живого Шекспира (в отличие от других западных классиков), молчаливо осуществленного традицией русского литературного перевода. Шекспир звучит по-русски примерно как Шиллер – гладко, ровно, прозрачно и романтично. Вследствие этого русский "Отелло" обкорнан, "Гамлет" лишен загадочности и глубины, а "Король Лир" подвергнут свирепой цензуре, деформировавшей его поэтику. Приведу один-единственный (в дополнение к нашему) пример. Он будет совсем коротким. Признаюсь, я заготовил гораздо более длинную цитату, но потом выкинул три четверти, – чтобы не растягивать отступление. Сыграет в другой раз.
Перед нами завершение знаменитой ссоры между супругами – Гонерильей и герцогом Альбанским – из четвертого акта "Короля Лира" (сцена 2). Вот как переводит ее Пастернак:
Герцог Альб.: Зачем так открывать
Свой лик звериный под обличьем женским?
Укрой лицо! Дай волю я рукам,
Я б разорвал тебя с костьми и с мясом.
Пусть ты чертовка, все ж тебя хранит
Вид женщины.
Гонерилья: Как мужественно это!
У Щепкиной-Куперник, как всегда, лучше – но так бледно:
Альбани: Ты, оборотень, чудище, стыдись!
Не искажай лица! Дай волю я
Моим рукам повиноваться чувству –
Они б тебя на части разорвали
С костьми и с мясом! Но, хоть ты и дьявол,
Вид женщины тебе защитой служит.
Гонерилья: Ты вспомнил наконец, что ты мужчина!