Признаваясь в своей беспомощности, метафизика пытается смерть игнорировать, со смертью мириться, через смерть переступать. Еще одна возможность – с ней сблизиться. Смерть не страшна. Она не реальна. Она не цель, а средство. Особенно в руках слабого.
Это последнее утверждение нам, несомненно, что-то напоминает.
Разумеется, позывом к самоубийству по метафизическим мотивам никого уже добрых две с половиной тысячи лет не удивишь. Кроме эпикурейцев, разумеется, предпочитавших расставаться с жизнью по другим, мирским причинам. Через этот позыв с пифагоровых времен проходит почти каждый одаренный юноша (девушки – гораздо реже). С годами он обычно слабеет, хотя случаются рецидивы. Сенека, хоть и призывал возлюбить смерть, вскрыл вены лишь после прямого приказа Нерона, и то неохотно. Павезе, как свидетельствуют критики и очевидцы, упивался этим позывом едва ли не до самого конца. Смакование самоубийства как относительно легкого способа избавления от всевозможных болезненных проблем стало одной из его жизненных установок. Но избавление от проблем почти всегда не есть их решение! Как же быть с самими проблемами?
Павезе говорил о самоубийстве в своих ранних стихах ("ночь, когда последняя иллюзия и все страхи покинут меня"), в своих поздних стихах, в письмах, в дневниках. Вот примерная прозаическая цитата из эпистолярного источника: "Я постоянно живу с мыслью о самоубийстве в голове". Лайола много и подробно рассуждал на эту тему, именно ее он, прозрачным образом цитируя строку из переведенного выше стихотворения, вынес в заглавие своей книги о Павезе. Лайола без труда доказал, что таким интересным образом Павезе именовал то ли свою склонность к самоубийству – то ли свою тягу к смерти.
Чего Лайола не опознал – это литературных корней и того, и другого. И идиомы ("абсурдный порок"), и самой склонности. Корней чужеземных, английских. Но самому Павезе вполне родных.
Начну с идиомы. Честно говоря, ее английское происхождение было очевидно для меня с самого начала. К сожалению, до меня не сразу дошло, куда оно ведет. Будь я, как Павезе, специалистом по английской литературе, поиски стали бы короче и драматичнее. Увы, я уверенно пошел в неверном направлении; в итоге кипа книг на моем столе стала угрожающе высокой, а копание в них увлекательным и бессмысленным. Между тем, восхитительный ответ буквально лежал на поверхности. Полагаю, читатель сейчас весело надо мной посмеется.
Павезе с самого начала прекрасно знал, у кого похитил свое сокровище. Оно в течение почти трехсот лет единолично принадлежало Джонатану Свифту и было спрятано в последнем издевательском абзаце "Путешествий Гулливера". Даже в его последней строке:
"But the Houyhnhnms, who live under the government of reason, are no more proud of the good qualities they possess, than I should be for not wanting a leg or an arm; which no man in his wits would boast of, although he must be miserable without them. I dwell the longer upon this subject from the desire I have to make the society of an English Yahoo by any means not insupportable; and therefore I here entreat those who have any tincture of this absurd vice, that they will not presume to come in my sight."
Дабы все стало ясно, приведу чуть более пространный кусок перевода:
"Мне было бы гораздо легче примириться со всем родом еху, если бы они довольствовались теми пороками и безрассудствами, которыми наделила их природа. Меня ничуть не раздражает вид судейского, карманного вора, полковника, шута, вельможи, игрока, политика, сводника, врача, лжесвидетеля, соблазнителя, стряпчего, предателя и им подобных; существование всех их в порядке вещей. Но когда я вижу кучу уродств и болезней как физических, так и духовных, да в придачу к ним еще гордость, – терпение мое немедленно истощается; я никогда не способен буду понять, как такое животное и такой порок могут сочетаться. У мудрых и добродетельных гуигнгнмов, в изобилии одаренных всеми совершенствами, какие только могут украшать разумное существо, нет даже слова для обозначения этого порока; да и вообще язык их не содержит вовсе терминов, выражающих что-нибудь дурное, кроме тех, при помощи которых они описывают гнусные качества тамошних еху; среди них они, однако, не могли обнаружить гордости вследствие недостаточного знания человеческой природы, как она проявляется в других странах, где это животное занимает господствующее положение. Но я благодаря моему большому опыту ясно различал некоторые зачатки этого порока среди диких еху.