Пастернак в случае с римлянином вполне корректен (хотя эстетически перевод не впечатляет): "Я не датчанин – римлянин скорей". Зато он начисто запарывает все прекрасное, что вложил в этот отрывок Шекспир. Лозинский тоже не всегда порождает адекватную красоту – но он хотя бы соотносится с находками оригинала.
Великолепное противопоставление жизни и смерти
Horatio, I am dead;
Thou livest;
("я умер – ты жив") Пастернак превращает в бессмысленное, даже смешное
…все кончено, Гораций,
Ты жив.
Уже упомянутых unsatisfied он столь же бессмысленно превращает в "непосвященных". Прекрасные слова Горацио о яде: Here's yet some liquor left ("Здесь осталось еще немного ликера [алкогольного напитка]"), Пастернак выхолащивает: "Здесь яд остался". Что вовсе непростительно для прославленного классика, одну из вершин мировой лирики (a wounded name)
O good Horatio, what a wounded name,
Things standing thus unknown, shall live behind me!
превосходно проинтерпретированную Лозинским, Пастернак бесталанно и грубо убивает:
Бесславием покроюсь я в потомстве,
Пока не знает истины никто!
Что бы это могло значить?
Наконец, прекрасную, имеющую классические корни строку о жизни как болезненном дыхании (And in this harsh world draw thy breath in pain) Пастернак уничтожает:
Подыши
Еще трудами мира…
Жуть.
Я предлагаю за компанию с прочими свой нехитрый перевод этого отрывка:
Hamlet
Horatio, I am dead; Горацио, я умер;
Thou livest; report me and my cause aright Ты жив; представишь тяжбу обо мне
To the unsatisfied. Всем беспокойным.
Horatio
Never believe it: Сам тому не веришь.
I am more an antique Roman than a Dane: Я больше римский стоик, чем жуир,
Here's yet some liquor left. Да и ликер остался!
Hamlet
As thou'rt a man, Как мужчина,
Give me the cup: let go; by heaven, I'll have't. Подай мне кубок; черт; он будет мой.
O good Horatio, what a wounded name, О милый, что за раненое имя
Things standing thus unknown, shall live behind me! В неведенье переживет меня!
If thou didst ever hold me in thy heart Нет, если я в твоем остался сердце,
Absent thee from felicity awhile, Поступишься блаженством ненадолго,
And in this harsh world draw thy breath in pain, И, больно дуя в этот горький мир,
To tell my story. Расскажешь обо мне.
Любопытное, даже центральное для нас дело: явный гетеросексуал (и, как Павезе, женоненавистник) Гамлет по ходу дела открыто признается, что, в отличие от Горацио, он не вполне мужчина. Мужчина (в отличие от юноши) способен ненадолго отказаться от яда и отдать его товарищу. Принц тяжко болен ("абсурдным пороком"); вместо того, чтобы взять в свои руки власть над Данией, он подает голос за другого. Слишком похоже на Павезе, чтобы быть правдой! Вероятно, впрочем, что и Горацио не обладает "истинно нордическим характером". Слишком легко, с полуслова, понимает он Гамлета, слишком радостно ему присоединиться к умирающему другу. Если, как полагает Гамлет, и для Горацио смерть – блаженство, они составляют идеальную, но не слишком приятную пару. Тем не менее, Гамлет, пресыщенный совершенным им в последнем акте, останавливает Горацио, собирающегося выпить яд. Он требует всю отраву себе. Точно так же Джульетта в финальной сцене своей трагедии сетует, что Ромео не оставил ей яда – выпил его целиком. Немудрено. Зараженные "абсурдным пороком" почти наверняка эгоисты.