Быть может, попробуем угадать сами?
Сравним…

Дама в центре? Не знаю, не уверен.
Вне всякого сомнения, образ Тины кочует из одного произведения Павезе в другое. Впрочем, на нем всякий раз немало маскирующих мазков. Иными словами, лирическая героиня Павезе изрядно отличается от реальной Тины. Если я когда-нибудь займусь изучением прозы Павезе, непременно разработаю эту тему. Или нет...
Куда поучительнее другое: у якобы (по легенде) моногамного (насколько это возможно) между двумя романами, то есть между 1937 и 1949 годами Павезе были другие возлюбленные или, по крайней мере, увлечения. Заслуживают упоминания по крайней мере две сильно (причем почти одновременно) занимавшие Павезе женщины, имена которых и без его помощи остались в истории современной итальянской культуры – Bianca Garufi и Fernanda Pivano. Перечень, разумеется, неполон. Некоторым дамам он посвящал стихи. Одну из них он – в классическом стихотворении – называет Т – но это не Тина.
4
Прежде чем перейти ко второй (весьма релевантной в литературном плане) любовной истории Павезе, с большой неохотой упомяну следующие компрометирующие не столько писателя, сколько его биографов обстоятельства. Во-первых, Павезе, в отличие от его литературного "я", преспокойно переходившего из опуса в опус, не был суперменом. Он всю жизнь страдал от астмы (как Пруст – с довольно сходными последствиями), принимал лекарства, боролся с бессонницей и боялся импотенции. Во-вторых, Павезе был порядочным трусом и сознавал это. Конец войны он провел в добровольном (деревенском) изгнании, рано осознав, как писали потом восхищенные, увы, отчасти презиравшие его критики, что времена симпатий к фашизму безвозвратно прошли, а фактическое участие в борьбе с ним ему не по силам.
Очередной бурный роман также оказался ему не по зубам.
Кто-то (уже не помню, кто первый) написал, что гетеросексуальность Павезе сыграла с ним злую шутку, ибо навязала ему – заодно с общественной – неподходящую роль в сексуальной игре. Именно, безальтернативная, активно декларируемая гетеросексуальность сделала его женоненавистником (автор еще не решил окончательно, сознательным или не совсем). Поначалу я возмутился и оскорбился, позднее сжился с этим чересчур проницательным наблюдением и сделал из него свои выводы. Кроме того, лирика без женоненавистничества – не лирика. Любовные излияния Петрарки никогда не представлялись мне романтическими.
По всему по этому особенно опасной для Павезе во втором литературно значимом романе стала его публичность, как пишет один американский источник, знойность (torrid love affair). Никто не знает точно, когда начался этот роман (впрочем, заведомо в 1949 году) и сколько именно он продлился (бином Ньютона – до неизвестного весенне-летнего дня 1950 года). Наверняка не очень долго. Самое забавное, неизвестно, как именно он закончился. Зато объект известен досконально. Это довольно успешная (но все же starlet, а не star) молодая (1920 года рождения) голливудская актриса Констанс Даулинг (Constance Dowling), очень красивая и знаменитая многочисленными романами – и в Америке, и в Италии. В Америке – понятно. Голливуд. В Европе – еще понятнее: в отчетные годы здесь буквально кишели падкие на красавиц гении. В Рим Констанс приехала в 1947 году вместе с сестрой Дорит, тоже актрисой, любопытства и карьеры ради, надеясь вписаться в бурно развивавшееся итальянское кино. Блестящее предвидение! В Италии сестры Даулинг надеялись стать звездами. К сожалению, судьба решила иначе.

Наш биограф, Брейтбурд, пишет, в унисон с многочисленными итальянскими (и, как ни странно, некоторыми американскими) источниками, что Даулинг, бросив Павезе, в 1950 году неожиданно вернулась в Америку. Ее отъезд якобы доконал писателя – он его в буквальном смысле не пережил. Произнесем сакраментальную фразу: вскоре после отъезда Констанс Павезе, находившийся на вершине славы, написал несколько замечательных стихотворений и покончил с собой. Из-за любви. Как Ромео и Джульетта, взятые вместе.
Самоубийство, разумеется, действительно имело место. Во всем остальном Брейтбурд и его источники ошибаются. Даже в сроках. Ниже я вернусь к вопросу о месте, времени и роли Даулинг в том, что произошло с Павезе. Увы, кое-какие иные обстоятельства повлияли на него гораздо сильнее, чем довольно веселый, уж точно не трагический роман. Истинные мотивы Павезе проще, сложнее, пестрее, интеллектуальнее и вовсе не столь романтичны. Вдобавок, они были великолепно им осознаны и совершенно не стихийны. Наконец, мотивы его самоубийства восходят к гораздо более ранним временам. Несомненно, однако, что Павезе очень хотел, чтобы его смерть была признана самоубийством из-за любви. Как мы увидим, свой последний сеанс массового гипноза он провел успешно. Вопреки здравому смыслу, фактам, стихам, прозе, хронологии, вообще, всему на свете, оно (самоубийство) именно таким и вошло в историю.