Впереди, между деревьями мелькало море. Отсюда, сверху, казалось, что оно не лежит, а стоит высокой стеной, сделанной из невиданного синего хрусталя. И жемчужно-белая полоска прибоя легла там, где море сходилось с берегом.
Это море, которого столько времени профессор не видал так близко, разбудило в нем много красивых и грустных в своей отдаленности воспоминаний. С бьющимся сердцем, с прерывающимся дыханием, Кондрашев все скорей и скорей спешил вниз, спотыкаясь о корни деревьев, скользя на камнях, и на его руках спокойно спал Али.
Только теперь Кондрашев как следует почувствовал, как он устал за двадцать лет жизни на Яйле, и, спускаясь, к морю, думал, что он имеет право отдохнуть.
Километров за пять до города, Кондрашев догнал татарина, ехавшего на линейке. Татарин согласился посадить к себе мальчика…
Каменные бассейны с чуть капавшей в них из фонтанов водой, ребятишки, понукавшие нагруженного осла, груды арбузов и дынь, сложенные под навесами крохотных лавчонок, — все это радовало и трогало Кондрашева. Ему казалось, что он умирал и теперь вдруг снова вернулся к жизни.
В больнице пришлось долго и много рассказывать о том, как был найден мальчик. Устроив Али, Кондрашев, почти не отдыхая, сейчас же пошел на набережную.
Море было неспокойно. В наступавшем вечере гас его зеленоватый блеск, но пенистые гребешки волн вспыхивали белыми искрами, бежали к парапету набережной, стукались об него и рассыпались на тысячи брызг.
В гавани, на молу светил маяк. Он все время менял цвета: три секунды горел красный фонарь, три секунды — зеленый и, казалось, кто-то веселый, одноглазый подмигивает кому-то спрятанному за вечерней мглой.
Профессор вышел на пляж. Погода для купанья была слишком холодна, и на пляже никого не было. Волны вставали перед отмелью причудливыми завитками, падали с громким хлопанием и потом, растекаясь между камнями, далеко вползали на берег.
Профессор, как ребенок, радовался этим холодным волнам, швырял в них камушки, кричал им что-то приветственное, подставлял себя под их брызги.
Позднее он ужинал в ресторане на набережной, на улице ярко горели фонари и везде было так много оживленного, суетившегося народа.
Облизывая снопами света мостовую, тротуары, людей, а иногда и море, по улице проносились автомобили, оставляя за собой легкий, приятный запах бензина. В гавани зеленым глазом скользила моторная лодка, и слышно было мерное постукивание ее машины.
Профессор смотрел кругом и не знал, что сон и что явь: этот ли полный света и жизни город, или оставленная наверху обсерватория, занесенная снегом. Так далеки были друг от друга эти две жизни.
На следующее утро Кондрашев рано вышел из гостиницы и весь день бродил по городу и в его окрестностях. Погода стояла не солнечная, но тихая и теплая. Профессор останавливался перед каждым кипарисом, перед каждым деревом, непохожим на сосну или бук, перед каждой лавкой с фруктами, перед каждым магазином, подолгу смотрел, и, набираясь все новых и новых впечатлений, шел дальше.
Вечером он встречал большой пассажирский пароход, пришедший из Севастополя. Пароход этот назывался «Ленин», и путь его лежал в порты кавказского побережья.
Так прошло три дня.
На третий день, вечером, профессор не пошел в ресторан на набережную. Он сам не знал, почему у него вдруг пропало всякое желание двигаться. Он приписал это усталости, но в тот же вечер поймал себя в коридоре у окна, выходившего на север. Через это окно из гостиницы был виден тяжелый, покрытый снегом и сумраком хребет Яйлы.
Еще два дня не выходил профессор из своей комнаты и не понимал, что такое с ним происходит. И все чаще и чаще от окон, через которые блестело синевой море, он шел к окну, в котором виднелась Яйла.
На шестой день пребывания в Ялте Кондрашев вышел из гостиницы и медленно, с опущенной головой, пошел из города в горы. Сам не зная зачем, он отыскал ту самую тропинку, по которой пришел сюда, и стал подниматься по ней. Сначала он шел медленно, нерешительно, но чем круче поднималась тропинка, чем дальше уходило назад море, тем быстрей и быстрей шагал он.
Он не знал, куда он идет и зачем. Он знал, что ему нужно оставаться в Ялте, у моря, в безветрии и хорошенько отдохнуть. Но все быстрей поднимался он и все тверже становились его шаги.
Низко пригнувшись, он у ног махал широкими ладонями рук, как будто под ноги себе сгребал воздух. И чем выше поднимался он, тем становилось холодней.
Из царства тепла, зелени, спокойной жизни у моря, Кондрашев шел к царству метелей, ледяных бурь и дикой, несуразной жизни. Над его головой уже повисли холодные сырые облака, и они опускались все ниже и ниже.