На повороте тропинки Кондрашев нашел теплые перчатки — это были его перчатки, он бросил их здесь, спускаясь с Яйлы с больным мальчиком на руках. И дальше, через каждые сто шагов, профессор находил одну за другой все вещи из своей теплой одежды: шерстяные платки, меховую шапку, рукавицы, ватную куртку, наушники. Все это было как-то глупо, в каком-то обалдении брошено здесь профессором, и все осталось лежать на своих местах, потому что здесь мало кто ходит.
Все так же не понимая, что он делает и зачем, Кондрашев все эти вещи постепенно надевал на себя и, когда он стоял у нижнего края снежной шапки, покрывавшей горы, он опять был в своем горном зимнем костюме.
Вверх шел крутой, обледенелый склон, почти совершенно ровный. По нему спустился профессор на веревке с Али. Над краем плоскогорья метались вихри снежной пыли. Они говорили, что на Яйле еще не кончилась метель, что там все так же гудит ветер и так же тоскливо в комнатах обсерватории.
Внизу, за спиной профессора, синело море. Синело тепло, маняще, и спокойными, мягкими волнами спускалась к морю зелень.
Кондрашев стоял около самого снега и смотрел на берег, на море, на крыши Ялты. В гавань медленно входил пароход. На фоне темного моря на его корме ярко рдел под солнцем красный флаг. Сверху спустилось облако, кувыркнулось и закрыло все то, на что он смотрел.
Тогда он резким движением повернулся к снегу, к метели и, громко замычав под шерстяным платком и стиснув зубы, цепляясь ногтями, коленями локтями, полез вверх по ледяному скату.
Чем выше он лез, тем сильней становилась метель, тем сильней толкала она его вниз, в тепло, к твердой земле, к теплой зелени, но, до крови расцарапывая себе пальцы и разрывая о лед одежду, с ожесточением лез профессор все выше и выше…
Над Яйлой надрывно гудит резкий, холодный ветер. В диком свисте крутится и хлещет снег, наметает сугробы, лохматой шапкой виснет на утесах Ай-Петри.
На засыпанной снегом метеорологической обсерватории текут дни. Такие, какие они всегда бывают в метель на горах. Только у профессора Кондрашева теперь забинтованы обе руки от пальцев до локтей: когда профессор вернулся снизу, на его руках рваными кусками висела кожа…
Сидя у печки, профессор медленно и спокойно рассказывает Лебедеву, как и где он будет сажать весной новую рощу…
…До таяния снегов еще много долгих недель…
ТАЙНА КЕВОВОГО ДЕРЕВА
Краеведческий рассказ Аркадия Кончевского
Разморенный весенней истомой, я лево вытянулся возле своего этюдника[11]) с неоконченным наброском. Сквозь розовый ажур цветущих миндалей дразнило небо неуловимой воздушной дымкой.
У самого уха озабоченно жужжала пчела, выбирающая последний нектар из душистого подснежника-галантуса, широко раскрывшего свой изящный белый колокольчик. Внизу едва слышно рокотал прибой. Легкий ветерок, набегавший по временам с моря, нес с собой ароматную волну цветущего миндаля. Мой приятель, татарин Мамут, ворчал в стороне: «А, шайтан игмежа!» Он уселся в место, поросшее игмежей[12]), ругаясь и почесывая свои волосатые ноги. Нурасов, второй мой спутник, прислонившись к большому камню, увитому плющем, попыхивал папироской и мечтательно смотрел вдаль.
Закрыв глаза, я бездумно отдавался сладостному покою. В мозгу ярко проносились тали, только что виденные с вершины горы Кастель, с которой мы спускались. Уходящий зигзагообразный берег замыкался фиолетовым Аю-Дагом. Направо, над старинной деревней Биюк-Ламбат, высилась красавица скала Парагельиен, вся в нежной, синевато-голубой дымке.
Воображение рисовало сложную сетку избродивших по Таврии народов: кимерийцы, тавры, скифы, сарматы, печенеги, хозары, готы, греки, генуэзцы. Какое сложное месиво расовых и национальных сплавов! Полуголые первобытные люди, одетые в шкуры диких зверей, перемешались с толпами людей в причудливых костюмах самых разнообразных цветов и покроя. Чудился какой-то сложный орнамент из древнего оружия: топоров, секир, копий…
Воображаемый круг замыкался всадниками в поласатых кафтанах, скакавшими, прильнув к луке седла. За плечами у них колчаны со стрелами и луки в руке. Это — татары, нахлынувшие в Крым около 1224 года.
Образы расплылись, сменились чем-то легким, ароматным, падавшим на меня целым роем. Отмахиваясь от него, я больно ударился рукой об этюдник, и… проснулся.