— Давно?
— Утром пришли.
— С грузом?
— Есть немножко.
— Что?
— Арбузы, — и вдруг окрысился, — а тебе что?
— Так, ничего…
Я лежу на носу баркаса. Море плещется у бортов. Быстров закуривает свою крымскую дрянь «по особому заказу» и косится на шхуну. Ноздри его ходят, как у гончей собаки. Наш матрос спокойно сидит на банке и курит махорку. Я не выдерживаю и набиваю трубку душистым сухумским табаком. Синий дымок плывет по ветру к шхуне. На палубе шхуны вскоре появляется татарин и смотрит на меня.
— Куришь?
— Угу.
— Какой табак?
— Сухумский.
— Тц! Такой человек — и сухумский табак!
— А что?
— Английский надо курить.
Он глядит недоверчиво на Быстрова, и я читаю на его лице желание предложить мне контрабандный кепстен[25]). Не зря Быстров прилип к шхуне. Однако, татарин не решается; форма Быстрова пугает его. Он исчезает в кубрике.
Быстров шепчет мне:
— Ах, и охота же внутрь слазить!
Я эту шхуну давно облюбовал, еще с утра вокруг нее верчусь.
Идут часы, и ветер становится сильнее. Заходящее солнце окрашивает горизонт в оранжевый цвет, словно зарево громадного пожара. Это верный предвестник бури. С утра барометр падал.
Легкий шквал прибил наш баркас к шхуне. Матрос хочет оттолкнуться, но Быстров движением руки останавливает его. Через минуту кто-то из шхуны опрокидывает на баркас ведро мусора… Матрос, на которого попала добрая половина мусора, ругается. Татарин перегибается через борт и спокойно говорит:
— Зачем так близко стоишь?
— Ирод! Чтоб ты здох, проклятый!.. Весь баркас загадил, — кричит матрос, выбрасывая за борт неожиданное угощение.
Потом опять идут томительные часы.
Мы стоим у берега. Матрос спит на дне баркаса, я недоумеваю, несколько раз порываюсь уходить, но Быстров всякий раз бросает мне:
— Погоди…
Небо стало темно-розовым.
Ветер гонит по морю барашки. Г холодало. Пахнет остро морскими водорослями, гнилыми крабами. Неподалеку от нас высится нос греческого купца, в недра которого день и ночь струей льется пшеница, привезенная из Украины. На носу видны цифры, по которым определяется степень посадки судна. Заметно темнеет. В городе вспыхнули огоньки. Море становится мрачным, от мола доносится сердитый шум. Там подымается волнение. Ветер, дувший с моря, гонит волну к Феодосии.
Наш баркас дернуло и веревка натянулась.
На шхуне потравили канат. Немного спустя с берега в шхуну спрыгнул худощавый, сухой татарин и что-то сказал своему спутнику. На шхуне возились. Вышел еще один татарин, сонный, заспанный. Он лениво плюнул за борт и поглядел на небо.
Солнце скрылось за горой, с востока надвинулись тучи и сразу стемнело. Ветер крепчал. Море сердито ухало за молом, гоня волну на гавань. Мы с кормы бросили якорь, натянули причал, и баркас, сдерживаемый с двух сторон, закачался, как гамак. В гавани волна становилась все больше и больше. Порывистый ветер сулил неспокойную, бурную ночь.
Я смутно видел громады греческих пароходов. Они стояли спокойно и величественно. Их не тревожила волна, кидавшая из стороны в сторону наш баркас.
На шхуне чувствовалось движение, она готовилась уйти в море. Ветер запел в вантах, и шхуну сильно ударило берег. Татары потравили канат — и она покорно отпрянула в сторону. В эту минуту наш якорный трос лопнул, баркас дернуло в сторону, я услышал сильный треск и невольно вскочил на ноги.
Шхуна навалилась бортом на наш баркас, баркас затрещал, сильно накренился и черпнул воды. В ту же минуту я схватился рукой за борт соседки и с трудом, мокрый и испуганный, взобрался на палубу. Оказалось, что Быстров проделал то же. Мы стояли рядом, тяжело дыша, отдуваясь и выплевывая соленую воду, окатившую нас. Где-то рядом слышалась безбожная ругань нашего матроса. Значит — баркас уцелел.
Татары смотрели на нас с холодной ненавистью. У Быстрова дернулся лицевой мускул. Сразу охрипнув, он закричал:
— Где свет?!
Татарин покосился на него и зажег фонарь. Палуба осветилась. Световые блики запрыгали по палубе. Мы увидали нескольких татар, стоявших на корме. Шхуну сильно кидало.
Сильный шквал пронесся над городом. Ветер загудел в вантах, натянул причал, шхуну бросило к пристани. Следующая волна дернула ее обратно, причал лопнул, и ветер погнал нас на греческий пароход. Татары что-то закричали, ветер отнес их слова в сторону. Я видел, как они бросились к снастям. В неясном свете фонаря смутно виднелся Быстров, стоявший посредине шхуны, у мачты.