Внизу, у подножья ущелья, море ходило волнами… Казалось, ведь только-что его бесцветная мертвая гладь раздражала взор скучным однообразием. Сейчас огромные волны налетали на прибрежные камни, разбивались о них, рассыпались на мельчайшие брызги, выбрасывали на берег груды мелких камней и песку.
Море теперь потемнело, вздулось… Мутные клочья пены плавали на его поверхности, устремляясь на гребнях волн к берегу. Но небо оставалось таким же безоблачным, ненарушаемо чистым, и так же был мучительно тих и зноен воздух. Волнение без малейшего ветерка — необычайное, удивительное явление!..
Я взглянул в сторону кабриолета. Меджид сидел на козлах, раскачиваясь, как пьяный. Его лицо было мертвенно бледно и руки беспомощно размахивали в воздухе. Лошадь несла кабриолет над самой пропастью… Было похоже, что тончайшая ниточка отделяет подскакивавшие на камнях колеса от падения в ущелье Шайтан-дере.
Я бросился нагонять Меджида с надеждой вовремя удержать лошадь. Несчастный, обернувшись ко мне, что-то кричал… Я слышал только звук его голоса, но слов разобрать не мог из-за сильного шума моря, доносившегося снизу.
Именно в эту секунду раздался второй подземный удар… Опять, как и в первый раз, сначала под ногами прокатился гром. Опять казалось, что под землей ворочаются, со стремительной быстротой несутся исполинские камни, сотрясая почву… Существует у иных представление, что в подобные минуты земля «раскачивается» из стороны в сторону. Ничего подобного! Ощущение таково, словно человека на мгновение приподнимают от земли. Он перестает чувствовать под своими ногами почву, — и ото самое непривычное, самое волнующее явление, более всего заставляющее чувствовать величайшую растерянность.
Так было и со мной. Меня приподняло. Какую-то долю секунды я висел в воздухе и затем опустился в прежнюю точку… Я не упал на этот раз. Позже, вспоминая все происшедшее, я пришел к выводу, что землетрясение было не такой силы, чтобы человек не мог устоять на ногах. Если я вылетел из кабриолета, то это, конечно, потому, что испуганная лошадь дернула и понесла.
Лучше было бы и для Меджида, если бы и его бросило с козел. Увы, положение татарина казалось угрожавшим его собственной жизни. Второй подземный удар довел и без того обезумевшую лошадь до предела бешенства. Прежде, чем я успел добежать до кабриолета, — лошадь взвилась на дыбы, сломала лакированные нарядные оглобли кабриолета и ринулась вниз, в пропасть, в усеянное острыми камнями глубокое дно Шайтан-дере…
В эту минуту в воздухе промелькнул бархатный с блестящими пуговицами жилет моего Меджида, и на пыльное шоссе грузно шлепнулось, словно мешок, наполненный тяжким грузом и брошенный с верхнего этажа, — тело татарина…
Я подскочил к нему. Меджид отделался незначительными ушибами. Быстро прийдя в себя, он приподнялся и, сидя в пыли, стал растирать расшибленный локоть.
Его побледневшие губы беспрестанно шептали какие-то слова. Нагнувшись к нему, я успел разобрать:
— Шайтан… Шайтан…
В суеверной голове Меджида, несомненно, возникла мысль, что все происшедшее — дело рук чорта — «шайтана». И мне было трудно разубедить татарина, упорно связывавшего разразившиеся над нами беды с чортовым ущельем, возле которого землетрясение застигло наш злополучный кабриолет.
Несколько минут мы о Меджидом не двигались с места, инстинктивно готовясь к новым подземным толчкам. Однако, было похоже, что толчки прекратились. Они успели в кратчайший срок достаточно сильно изменить местность, которой я любовался за минуту до всего происшедшего. Разительнее всего была перемена на море, которое вздулось и покрылось теперь огромными, разбивавшимися о берег волнами. Несколько больших камней скатилось с шоссе в глубину Шайтан-дере. «Чортов палец» лежал на дне ущелья, как повалившаяся, подрубленная башня…
Там же, рядом с «Чортовым пальцем», в кустах шиповника, пробивавшегося между камней, билась с жалобным ржаньем лошадь. Запутавшись в упряжи, она дробила копытами то немногое, что осталось от блестящего кабриолета. У последнего был жалкий вид. Колеса его обратились в букет щепок. В клочья были изодраны шелковые подушки с княжескими гербами, а высокая желтая спинка треснула пополам. То, что недоделали камни, добивали копыта страдавшей в конвульсиях лошади.
Я растерянно взглянул на Меджида… Что делать? Не произнося ни слова, татарин сбросил с себя жилет, затем снял ботинки и, кивнув мне головой, начал быстро спускаться вниз, осторожно цепляясь за гранитные выступы. Через минуту он был возле остатков кабриолета и раненого животного. Я напряженно следил за тем, что он делает. Меджид осмотрел лошадь, поднял голову кверху, как бы отыскивая мои глаза, и покачал головой. Жест его должен был означать, что с лошадью — кончено. В самом деле, из уха разбившегося животного текла струйка крови. Меджид освободил животное от опутывавшей его сбруи, зачем-то положил голову лошади на камень и стал карабкаться наверх.