Маленькая полуобнаженная аннамитка ступала ногою на лопасть и тяжестью своего тела погружала ее в воду. В то же время противоположная лопасть подымалась из канавы с наполненным кувшином и опрокидывала его в желоб. Таким образом женщина с каждым шагом выливала кувшин воды на свое поле. Но солнце и. земля жадно поглощали влагу, и женщина целый день топталась на колесе, равномерно и тяжело покачиваясь, тупея от однообразного скрипа дерева и от горячих испарений земли.
Задолго до посева риса его зерна мочат в воде и высаживают в унавоженные грядки около домов. Лишь через месяц молодые ростки пересаживают кустиками в грунт полей, обработанный водой и мотыгой и превращенный в тщательно измельченный жидкий ил. Затем три месяца следят, чтобы вода покрывала поля.
Когда рис начнет желтеть, воду спускают. Колосья жнут серпами и обмолачивают, гоняя буйволов по разостланным снопам. Потом зерна очищают от кожуры длинными деревянными толкачами в глиняных горшках.
Когда все готово, приезжают туземные чиновники с такими длинными ногтями на пальцах, что дух захватывает от почтенья, или чернобородые французские комиссионеры и забирают рис. Аннамит радуется горсти серебряных монет, которая остается у него в руке, не зная того, что монеты эти незаметно, но неизменно возвращаются в карманы того, кто их выдал.
Через месяц аннамит отдает последний франк за трубку опиума и опять взваливает на плечо тяжелую мотыгу и гонит жену на водочерпальное колесо. И так длится века и тысячелетия, потому что культура риса древна, и еще две тысячи триста пятьдесят шесть лет до новой эры китайский император Яо приказал своим рабам построить первые оросительные плотины на рисовых полях Ян-цзы-кианга, чтобы увеличить доход казны.
Двигаясь по узкой тропинке, Лекок встретил молодую женщину, возвращавшуюся с поля, и ядовито усмехнулся.
— Работай, работай, Ли-Тан, — сказал он. — Капитан будет тебе благодарен.
Когда аннамитская девушка красива, ей дают безобразное имя, чтобы отвратить от нее внимание злых духов. Ли-Тан была очень красива, и имя ее значило «летучая мышь».
Солнце золотило ее широкую коническую шляпу из рисовой соломы и длинную черную кисточку, спадавшую на грудь. Все знали, что Картье три месяца держал ее у себя служанкой в то время, как ее муж, Рикашта, сидел в тюрьме в Луан-Прабане за непочтительное отношение к начальству.
— Я работаю на своем поле, — сказала Ли-Тан. — Почему капитан будет мне благодарен?
— А недоимки? Разве ты расплатилась?
— Он сам не заплатил мне денег, которые обещал.
— Он и не заплатит тебе, дурочка. Он не оставит вам ни одного зерна, он сам сказал мне это.
— А что мы будем есть?
— Траву! Болотные лопухи, которые калечат коров, дикие огурцы, от которых пухнут животы у детей, и ядовитую волчанку!
Эти слова произвели на Ли-Тан впечатление заклинания. До поздней ночи на дворах горели костры, и люди тихо совещались. Огонь освещал старые позеленевшие бревна свай, похожих на слоновые хоботы. Самые хижины, построенные на сваях, тонули во мраке неба.
На следующий день ни одна женщина не вышла на полевые работы. Картье не мог не заметить этого. И когда на второй и на третий день повторилось то же, он сдался.
— Ами, рюмочку коньяку, э?
Фельдшер понял, что ветер переменился, и принял предложение. В пять минут приятели поделили между собой поля туземцев и возобновили союз.
— Но они забросили поля, — воскликнул Картье. — Они попрятались в свои голубятни и даже не выходят на улицу. Не предупредил ли их какой-нибудь негодяй о наших намерениях?
— Не знаю, кто бы это мог быть.
— Я так же. Если бы я это знал, то своими руками выдрал бы его бороденку.
Лекок даже не притронулся к бороде, на которую откровенно покосился сборщик. Хитрый человек предложил погрузиться на джонки и уехать в Луан-Прабан, чтобы обмануть подозрения туземцев. Недельки же через две вернуться обратно прямо к жатве.