Дальнейшее заняло немного времени. Путь к берегу был уже отрезан, но это не смущало охотника. Взвалив на спину Суслова, он двинулся к скале, подступавшей к порогу, — тут река еще не успела протолкнуть бревен, втиснувшихся между камнями. Не смущало его и то, что скала была совершенно отвесна, — он знал, что в ней есть узкая расщелина, по которой можно выбраться наверх…
Через час Суслов лежал с забинтованной ногой в своей палатке и говорил сидевшему около него охотнику:
— Я не знал, что ты не только способный ученик, но и храбрец. Не подоспей ты, мне была бы крышка…
— У тебя была беда, и у меня беда, но твоя беда прошла, а я пропал, — покачал тот головой.
— Как пропал? Что случилось?
— Хозяин Ленина убил, в грязь затоптал… И виноват в этом я… Мукдыкан не любит царя бедных, мне надо было прятать его подальше…
Тропинка была узкая, еле приметная. Пролегая берегом реки, она часто преграждалась каменными завалами, терялась в гальке, а когда отходила в лес, путалась в буреломе. Но Тумоуль не замечал ни камней, ни бурелома; он шагал так, словно это была торцовая мостовая.
Он возвращался со стройки, и в сумке у него лежала новая книжка, в которой был также портрет Ленина. Беда оказалась поправимой. Человек, которого он вытащил из пасти смерти, сказал, что Ленина нельзя убить: хотя он и умер несколько лет назад, но живет всегда. Тумоулю нечего печалиться о том, что сделал злой старик, пусть только он подальше прячет от него эту книжку. И еще сказал ему этот человек, что, когда будут выстроены деревянные чумы, он может совсем уйти от Мукдыкана: у русских теперь другой закон — охотник может брать тебе жену без калыма. Он возьмет Гольдырек, а Мукдыкана заставят дать ему оленей за то, что он работал на него две зимы. Это хорошо, потому что Тумоулю надоело работать на других. Он хочет жить так, как живут другие охотники: иметь жену, свой чум, своих собак, ходить на охоту только тогда, когда захочется. Ему с Гольдырек много не надо — зверя и рыбы в тайге много. Тогда у него будет больше времени, чтобы учиться…
Так думал Тумоуль, шагая в становище. Ночь надвигалась. Темнота заполняла просветы между деревьями, и только за Катангой пламенел закат. Жизнь лесная замирала. Только шуршала под ногами сухая хвоя да изредка трещали сучья. А когда месяц посыпал серебром вершины деревьев, в глубине тайги заухал филин. Хорошо в такую ночь итти по лесу, имея за плечами мешок, набитый надеждами…
Луна уже села на верхушку лиственницы, когда Тумоуль увидел впереди огонь костра. Собаки потерлись об ноги и вернулись на прежнее место, а Тумоуль прошел опушкой к дальнему чуму, чтобы повесить на сук ружье и сумку. Костер перед хозяйским чумом горел ярко, около него сидели двое. Один был Мукдыкан, но и фигура второго охотнику показалась знакомой. Он издали узнал его — это был кривоногий старик Кульбай, первый богач из соседнего рода. Поздний гость, и, вероятно, по важному делу, потому что по пустякам в такую даль не ходят. Тумоуль уже хотел шагнуть в освещенный костром круг, но вдруг остановился: то, что говорили между собой эти люди, показалось ему любопытным.
— Он не возьмет оленей, ему нужна девка, — говорил Мукдыкан, пуская дым.
Гость усмехнулся и передернул плечами.
— А если не возьмет, тем лучше. Ты отошли его на это время к пастухам.
— Он должен работать у меня еще зиму, а после этого уйдет, — продолжал Мукдыкан. — Охотник он хороший, вот только к русским стал шататься, учиться вздумал.
— Это я уже слышал, мои вон тоже собираются, — с раздражением сказал Кульбай, — этот большевик совсем оставит нас без работников…
Они поговорили немного о досадном «большевике», потом снова вернулись к первоначальной теме.
— Давай, байе, однако, кончать. Так согласен? — спросил Кульбай. Ему, очевидно, не терпелось решить это дело.
— Ну, что ж, давай кончать. Однако, сто…
Гость с испугом уставился на своего собеседника.
— Много, байе, хочешь, ой, много! У тебя и без того девать их некуда.
— Я твоих оленей не считал, — отпарировал тот, — меньше, однако, не возьму…
Гость хотел что-то сказать, но замолчал, — к костру подошла Гольдырек. Она была в замшевом переднике и расшитых торбасах. Кульбай жадно ощупал глазами ее стройную фигуру.
— Пошла прочь! — цыркнул отец. — Чего шатаешься, когда тебя не зовут?