Шальная пуля раскроила череп старого циркача, и он, взмахнув руками, упал навзничь, унося в могилу тоску по белой Дженни.
А через день белая Дженни прискакала в город одна, без седока — вся порыв, вся гнев, вся боевая отвага.
Лошадь искала хозяина, тосковала и, может быть, плакала крупными лошадиными слезами. И вот в багровых заревах затрубили горнисты сбор, и Дженни встала покорно под седло командира ударного Семидольского полка. У командира была черная бесшабашная папаха с кумачовой звездой, неуемный веселый нрав и усы, как клубы черного дыма. Полк выступал в поход, и впереди живым куском грядущих легенд ехал черноусый комполка на белой Дженни.
На третий день похода открылись изумительные качества белой командирской лошади. Когда грянули на привале залихватские гармоники и запела ребятня про «мундир английской, погон российский, табак японский…» — лошадь командира засмеялась так, как смеются люди. Потом, на удивление бойцов, лошадь разъярилась, затем заплакала и, наконец, встав на задние ноги, прошла кругом, вызвав бурные восторги семидольцев.
Красноармейцы вынесли постановление: увеличить паек командирской лошади и чистить ее дважды в день со всей тщательностью мирного времени.
И начался сказочный рейд Семидольского ударного полка; в трудные минуты смеялась по-человечески белая лошадь, которую называли уже не Дженни, а Сивка-Бурка.
Усталые после перехода красноармейцы ежедневно чистили Сивку-Бурку и задавали ей отборный корм; красноармейское одеяло служило ей вместо попоны. На привалах Сивка-Бурка под музыку пензенских балалаечников и рязанских гармонистов выступала как некогда в цирке. Без кричащих букв на афишах слава ее гремела по фронту, и бойцы других полков приходили посмотреть на диковинную белую лошадь. Бойцы-семидольцы души не чаяли в Сивке-Бурке. И настал день, когда полк доказал на деле свою любовь к белой лошади.
Дело было так.
Полк стоял на пути к городу Бор. В Бору засели крупные силы белых, городок был укреплен. На привале семидольцы обнаружили, что Сивка-Бурка расковалась. Отпали две подковы купеческого серебра и закачалась третья…
Кузни поблизости не было, и бойцы забеспокоились. В какой-то удалой голове возникла мысль — кузня есть в Бору.
И потекли в полку разговоры, что нечего времени терять, что надо взять Бор немедленно, что Сивка-Бурка не может быть неподкованной. И сказал полк командиру и комиссару:
— Даешь Бор!
Командир и комиссар переглянулись.
К ночи направилась в Бор разведка. На рассвете Бор атаковали врасплох. Артиллерия и обоз колчаковских бригад остались в Бору, а колчаковцы бежали. Изумленные обыватели Бора долго не могли понять: почему победители-красноармейцы торопливо наперебой расспрашивают, где кузня. И еще гремел, угасая, бой на окраинах города, когда в борской черномазой кузне подковывали Сивку-Бурку на три ноги. На четвертой осталась подкова купеческого серебра…
На площади, реющей пурпурными знаменами, комполка громыхнул речью, в которой Сивка-Бурка, героиня похода, была не на последнем месте. Борские обыватели в первый и последний раз за свою мирную кулебячью и перинную жизнь слышали, как орали ералашные глотки «ура» белому диковинному коню…
Костер уже не горел, а чуть-чуть тлел. Повидимому, широкоплечий куда-то торопился и, увлекшись рассказом, опоздал. Он быстро посмотрел на часы и свистнул. Покорно, но с достоинством, подошла на свист бывшая Дженни — Сивка-Бурка. Уже с седла великан попрощался:
— Счастливый путь!
И когда скрылся всадник на белом коне, спохватился я, что не спросил — откуда у него белая лошадь, куда он уехал и как узнал историю лошади.
Я остался один у костра в дремучей тишине, среди сопок и падей. Далеко-далеко индиго-синий, холодный и соленый был виден Великий океан. Словно медь, бронза и старое червонное золото, тлели листья на сопке. Я свистнул мою кобылку. Свист остался безответным. Надо было итти и ловить лошадь.
Уезжая, я увидел на траве серебряную подкову, последнюю подкову купеческого серебра, оброненную белой лошадью. Я поднял ее и взял с собою.
Она и посейчас у меня — эта полустертая серебряная вещица.
Как знать — может быть я еще встречусь с белой Дженни и ее хозяином, и он, широкоплечий, расскажет у костра дальнейшую судьбу диковинной лошади.