— Я не узнаю местности, — ворчал он. — Откуда здесь эта группа пальм и панданусов? Разве они были здесь раньше? Я никогда не замечал их. И вообще надо было селиться подальше от деревни. А лес? Посмотрите на лес! Подполз он что ли за эти дни? Мы окружены им, мы просто в его тисках!
— Лес будет здесь скоро, — зловеще сказал Лекок. — Подождите еще недельку, дайте пройти дождям, и вы увидите, как зацветут плетни, оживут бревна домов, лианы заплетут площадь, а по этой самой дорожке стоны будут ходить на водопой.
Словно в подтверждение этих слов, тишина вдруг огласилась цырканьем и бормотаньем, и стая обезьян, спрыгнув с деревьев, вихрем понеслась по крышам домов.
Вечерний меланхолический звон лягушек разносился по рисовым полям. Достаточно было трех дней бездействия, чтобы безнадежно нарушить всю стройную систему орошения. Вода стояла лужами, образуя мелкие озера, бугры поднялись и сохли на солнце.
Вдоль опушки леса порхали крупные огнисто-синие и нежно-бирюзовые бабочки. Лес стоял непроницаемый, древний, безмолвный. Он воздвигался четырехъярусным сумеречно-зеленым хаосом, и под нижними сводами его царил мрак. Как в цельном живом организме, все было здесь в непрерывном, но невидимом движении, в непрестанной, но безгласной борьбе. Нельзя было различить где корни, где ветви, где стволы — все переплелось, вросло друг в друга, застыло в судорожном, смертельном объятии. Давно сгнившие безжизненные стволы стояли во весь рост, как исполинские скелеты, потому что им некуда было упасть, и на их мертвых телах распускались облака эпифитных цветов, подобных сновидениям. Воздушные корни смоковниц спускались с ветвей, врастали в землю и образовывали новые деревья. Непроходимые сети лиан оплетали все; вьющиеся пальмы ротанги, свернутые в сотни колец, как змеи подымались по стволам и раскидывали над кронами самых высоких деревьев тончайшие перистые веера. От густого запаха прели и густых, почти осязаемых ароматов цветов спирало дыханье. Подавляющая тишина нарушалась лишь однообразным стрекотом ночных сверчков, потому что здесь всегда была ночь.
Картье и Лекок остановились на узкой, чуть заметной тропинке, не рискуя итти дальше.
— Сомневаюсь, чтобы наши посланные прошли по этой дорожке в город, — сказал Лекок. — Здешний народ избалован рекой.
— Нельзя же было доверить им последнюю лодку, — ворчливо возразил Картье.
Они вернулись домой, когда солнце зашло за горизонт. Небо быстро позеленело, полиловело, и в то время как на западе еще сиял бледно-розовый столб света, на востоке в темно-синей глубине рассыпались драгоценные каменья мерцающих звезд.
Молча поужинали на террасе. Слуги принесли свет. Тотчас же вокруг огня заплясали большие ночные бабочки. Дохнуло резкою сыростью, проникнутой гнилостными ароматами леса.
— Удивительно, как это я еще не сдох в этом климате, — проворчал Лекок, принимая облатку хины.
— Это оттого, что вы пичкаете себя всякой мерзостью. Вы сами отравляете себе жизнь, — оказал Картье и закурил сигару.
Внезапно Лекок заметил вдали какие-то огни.
— Смотрите, туземцы возвращаются! — воскликнул он.
— Это просто светляки.
— Это костры, Картье. Они кажутся зелеными, потому что горят в лесу. Это костры на плотинах. А не отправились ли аннамиты на плотины? Ведь они давно собирались чинить их.
Позвали Данонга и указали ему на огни.
— Должно быть, чинят плотины. — бесстрастно согласился он.
— Интересно знать, зачем им понадобились для этого дети, свиньи и весь их домашний скарб? — ядовито заметил Картье.
Возражение было основательно. Огни продолжали тлеть, но не предвещали ничего отрадного.
— Приходил человек, — лаконично сказал Данонг.
— Когда?
— Прошлою ночью. Спрашивал, когда уедет капитан. Я сказал: не знаю.
— Кто это был?
— Рикашта.
Лекок и Картье мрачно переглянулись. По уходе слуги они ощупали свои револьверы.
Бабочки летали в неисчислимом количестве. Они бурно чертили воздух, ползали по столу, бились о стены, попадали в лицо.
— Совершенно невероятное нашествие, — отплевываясь, пробормотал Картье. — Что тут творится?
— Обращаю ваше внимание на этих бабочек, — сказал Лекок. — Это буом-буом, которые живут над болотами Нуок-Дена. Туземцы считают их душами умерших.