Но вечером его начало рвать, он побледнел и повалился на постель в страшном припадке озноба. Двое из трех туземцев, ходивших за лодками, также слегли. Отъезд отложили до рассвета.
Настала ночь. Месяц повис над черной водой. Картье лежал неподвижно, черный и худой, с револьвером в руке. Глаза его были закрыты, лицо приобрело строгое, чуждое выраженье.
В комнату вошел Дананг.
— Смерть, — сказал он, издали поглядев на больного. — Надо ехать.
— Куда же ночью ехать, Данонг? — сказал Лекок. — Можно утонуть, лодка нагружена до краев.
Данонг покачал головой и молча вышел. Лекок запер дверь, опустил на лицо москитную сетку и устроился в кресле.
На столе горела ночная лампа, окруженная тучей насекомых. По стенам сновали гекконы, — маленькие черные ящерицы, вышедшие на охоту за москитами. Лапки гекконов снабжены присосками, что дает им полную возможность бегать по потолку так же свободно, как по полу. Ящерицы издавали однообразный скрипучий писк, который сквозь дремоту показался фельдшеру звуком пилы. Лекок встрепенулся и поднял голову. Уж не подпиливает ли кто-нибудь связи? Два геккона свалились с потолка на стол и продолжали драться, не обращая внимания на человека.
Фельдшер стряхнул с себя сон и осторожно вышел на террасу. Он намеревался выкинуть две-три свиные туши и втиснуть в лодку кое-что из своих вещей. Оглушительно звучали голоса лягушек и сверчков, сливаясь в величественный и далекий концерт ночи — «тиб-тибау», как его называют малайцы. Вода поднялась. Челнок, привязанный к свае, касался бортами террасы. Но лодка исчезла.
Лекок окликнул Данонга — и не получил ответа. Помещение для слуг пустовало. Они уехали, захватив своих больных и всю поклажу.
— Картье! — крикнул Лекок. Но тот храпел и бормотал в бреду.
Лекок быстро взвесил положение. Прежде чем почувствовать страх одиночества, он ощутил волнующее и порочное сознание отсутствия свидетелей. С лампой в руке стоял он один среди черных вод, нето прислушиваясь, него соображая. Глаза его блестели как у волка, и он не замечал москитов, яростно жаливших лицо.
— Картье! — еще раз негромко окликнул он. Из-под подушки торчал угол портфеля.
Лекок поставил лампу на пол и с револьвером в руке медленно двинулся к постели. Он не смотрел в лицо спящего из опасения разбудить его. Руки его дрожали, глаза не отрывались от портфеля.
Вдруг храп прекратился.
— Лекок, — тихо сказал Картье, не открывая глаз, — караульте дверь. Я видел лицо Рикашты.
Лекок оглянулся, весь обливаясь горячим потом. Ему показалось, что заговорил труп. Между тем сборщик несомненно говорил в бреду. Он снова тяжело храпел и бормотал неясные слова.
Прошло минут пять, пока Лекок собрался с силами и вновь подошел к кровати. Прежде чем поднять револьвер, перевел дух и зажмурил глаза. Когда открыл их, Картье сидел на постели и целился в него.
В ужасе выронил револьвер и протянул вперед руки. Картье выстрелил. Лекок отскочил к стене.
— Опомнитесь! — крикнул он. — Я только хотел дать вам хинина.
Вторая пуля вонзилась в стену над головой фельдшера. Он согнулся пополам и с ревом выскочил на террасу. Вслед ему прогремело еще четыре выстрела. Картье выронил оружие и с бессмысленным хохотом опрокинулся на кровать. Сознание ни на минуту не возвращалось к нему.
Лекок прыгнул в челн, озаренный месяцем, захватил на лету свой чемодан и отчалил. Чумное дыхание воды охватило его ужасом, ему казалось, что он будет немедленно засосан болотом. Ветви потопленных деревьев скребли по дну. Лекок судорожно ударил веслом, вплыл в угольную тень соседнего дома и ударился о сваю.
Вдруг чья-то черная рука сдавила его горло. В лунном луче мелькнул клинок с золотыми китайскими письменами. Лекок вскрикнул — и это был его последний крик.
Картье очнулся лишь на третий день. Он высох, как скелет, его голова тряслась, тело горело. Как животное перед смертью, он на четвереньках пополз к воде.
Лагуна дышала гнилым зноем. Стояла страшная тишина, которая бывает перед ураганом.
От слабости Картье несколько раз припадал к полу. Дреки были влажны, дом покосился. В углах шевелились жабы. На перилах, под кровлей — всюду, где была тень, выросли большие вонючие грибы. Вода достигла уровня террасы и стояла неподвижно. Время от времени из глубины ее сонно подымались черные пузыри и лопались на поверхности.
Нагнувшись с помоста и припав ртом к воде, Картье долго и жадно пил. Потом он тупо уставился на вечернюю зарю, запекавшуюся кровью. Оттуда подымалась туча. В воздухе не было ни малейшего движения. Это вселяло безотчетный страх.