Устранить белое пятно в истории советской ядерной физики помог Центр хранения современной документации (ЦХСД), он же — Архив ЦК КПСС. Именно там сохранились трагикомические свидетельства об этом пятне на фоне эпохи, называемой иногда «штурм атомного ядра».
Пятно протяженностью в пять лет появилось спустя несколько недель после успешного испытания советской атомной бомбы и спустя полгода после безуспешной попытки провести «лысенкование» советской физики. «Душою» этой попытки, как известно, была сплоченная группа физиков из МГУ. Неистраченную свою организационно-творческую энергию они присовокупили к энергии атомного взрыва и ... сорокадвухлетний инженер-химик А. П. Знойко, в прошлом начальник разных лабораторий в области Цветчермета, 10 сентября 1949 года возглавил секретную Лабораторию № 15 при физическом факультете МГУ.
Физфаковский Лос-Аламос располагался в Сокольниках, вооруженно охранялся от шпионов и надежно — от чужого глаза. Общий климат закрытых спецработ этому благоприятствовал. Но до поры до времени.
Время это пришло летом 1953 года. Документальную эпопею конца лаборатории Знойко в ЦХСД начинает письмо секретаря партбюро физфака заведующему Отделом культуры (и науки) ЦК КПСС. В этом письме с грифом «секретно» сообщается, что «Ректоратом за короткое время были направлены в лабораторию две комиссии для обследования ее работы. Вторая комиссия под председательством тов. Мещерякова, после шестичасового «налета» на лабораторию, написала заключение, представляющее направление работ антинаучным, перечеркивающее все то положительное, что было сделано в лаборатории, и практически направленное на ее ликвидацию».
Ректором МГУ тогда был выдающийся математик академик Иван Георгиевич Петровский. А о его наступлении на университетскую физику писали в ЦК также декан физфака А. А. Соколов, его зам Ф. А. Королев и даже помощник ректора(!) по кадрам. Они жаловались на «культ личности» ректора, выступающего против «значительного числа ученых-коммунистов, давно работающих в МГУ и занимающих видное положение в его системе», готовящего «закрытие одной важнейшей лаборатории факультета» — той самой лаборатории № 15, которая под руководством А. П. Знойко «успешно пролагает новые пути в науке».
«Возмутительной травле со стороны И. Г. Петровского» подвергался, в частности, профессор В. Ф. Ноздрев, «известный в университете как последовательный критик линии И. Г. Петровского ... в вопросах развития науки в недрах МГУ и в вопросе подбора кадров».
Обращалось внимание на то, что с другой — прямо противоположной — стороны, нетребовательность в отборе кадров «может увеличить и без того значительную засоренность коллектива университета людьми, недостойными быть в его среде как по деловым, так и по политическим данным», как например, член-корреспондент Гельфанд и академик Фрумкин.
Итог — «в университете царит тяжелая и душная атмосфера неудовлетворенности и страха», а посему требуется «Ваше вмешательство и назначение специальной комиссии».
Однако взывающим о вмешательстве партии не было известно, что лаборатория № 15 обследовалась по указанию того же самого Отдела ЦК.
Разворачивающееся на наших глазах «наступление на науку» было проявлением более общего противостояния «университетской» и «академической» физики[* Подробнее об этом в «Знание — сила» № 6 за 1993 год.]. Эти эпитеты изобрели некоторые ученые МГУ, не желавшие возвращения в университет физиков школы Л. И. Мандельштама, эвакуировавшихся из Москвы с Академией. Почему не желали? Бледно бы смотрелись на их фоне. И университетской физике удалось выдавить «мандельштамовцев» из МГУ. До рубежного в истории страны 1953 года цитадель передовой университетской физики стояла незыблемо.
История лаборатории Знойко дает возможность понять, чем держалась физика университетская. Для этого придется принять во внимание, что ЦК - это не только Сталин и Берия, но еще и Аппарат — невидимые внешнему наблюдателю приводные ремни, высокопоставленные коллежские регистраторы, которые в рамках своей компетенции, разумеется, ни в коем разе не противостояли вождям, но могли очень многое. И, судя по всему, университетские физики, «социально родственные» партийным аппаратчикам, основательно это родство использовали.
Нездоровое положение, сложившееся на физфаке МГУ после возвращения из эвакуации, было ясно видно, и первым, кто попытался изменить ситуацию, был П. Л. Капица, еше летом 1944 года обратившийся с письмами в правительство. Несмотря на то, что вместе с ним выступали выдающиеся ученые, ничего изменить по существу им не удалось.