Интересная параллель. Крестьянство, бывшее до реформы на втором месте с конца пекле духовенства по преступности, попав в города, мгновенно становится самым криминогенным слоем населения. Как спартиаты вне Спарты. Нечто подобное происходит и сегодня.
Я уж не говорю о реформах Петра и революции 1917 года. Тут ничего объяснять не надо. Тоже каждый раз появлялись «новые русские люди»: специфически одетые, старое отринувшие, лихорадочно переучивающиеся, пришедшие не из университетов, проделавшие путь Алексашки Меншикова и Алешки Бровкина.
Не Алексашки и Алешки — так комиссары в кожанках. А еще примазавшиеся к новым движениям правительственных вод и сделавшие головокружительную карьеру бандиты... А мыслили-то сказками. Мифами. Примитивной верой в чудо жили.
Раз так, поговорим об эмансипации фольклорных элементов.
Недавно заглядывал в книгу Ж. Фавье «Франсуа Вийон». Она не столько о Вийоне, сколько о Париже XV века. Подробно, в лучших традициях школы «Анналов», описываются быт, торговля, бунты, скандалы, тяжбы, блуд, подкуп, разборки. Это — о нас. Точный портрет. Ле Гофф предложил термин «долгое средневековье». Загляните в Герберштейна. Анекдотические истории, русский дикий рынок, таможня: вымогательства, ложь, прямой разбой, коррупция в царской свите...
С другой стороны, карьеры многих нынешних напоминают «похождения Шипова». Выходец из крестьян Н. Н. Шипов был сыном крепостного купца, который в начале XIX века сколотил себе изрядное состояние на торговле скотом и мехами, пересказывает Р Найлс русские дореволюционные источники.
Тому барину, чьим крепостным был Шипов-отец, в нашем современном обществе есть точный аналог: советская система в лице КПСС, прокуратуры, директорского корпуса и КГБ.
«...После смерти его помощники прибрали к рукам большую часть имущества и сговорились с чиновниками засадить наследника в тюрьму. В 1832 году шиповский отрок бежал от своего помещика и в течение последующих пяти лет бродил по стране и под -вымышленными именами занимался коммерцией. Кто-то выдал его властям, он отсидел четыре года в тюрьме и был потом возвращен своему законному хозяину. Тогда он раздобыл паспорт, годный на полгода, с которым добрался до Бессарабии, где купил фабрику по производству клея. Когда срок действия паспорта истек, власти отказались его продлить, и Шипову пришлось продать дело и снова возвратиться домой. К тому времени он разузнал о законе, по которому крепостной, попавший к горцам Северного Кавказа, воевавшим тогда с правительством, и бежавший от них, получал вольную. Доведенный уже до отчаяния, Шипов добрался до Кавказа, вступил в армию, сдался в плен, бежал и получил вольную, а вместе с нею наконец и право вести дела без придирок со стороны частных лиц и правительства».
Вот один из примеров «героической эмансипации»!
А вот близкий, но противоположный по последствиям пример, приведенный Ж Ле Гоффом в книге «Цивилизация средневекового Запада». История «эмансипации» немецкого крестьянина Гельмбрехта, также захотевшего освободиться от своего социального положения. Она может служить поучительным резюме многих попыток, пошедших именно в таком направлении.
Прежде всего — внешний вид.
Двое «новых русских» встречаются на Манхеттене.
— Как дела?
— Все о’кей!
— А по родине не скучаешь? Березки там, ностальгия...
— Что я, еврей, что ли, по березкам скучать?!
Один «новый русский» спрашивает другого:
— Ты чем сейчас занимаешься?
— Уличной торговлей.
— Ну, и почем сейчас улицы?
«Я видел и утверждаю со всей уверенностью,— пишет очевидец XIII века,— крестьянского сына, чьи белые волосы спускались на плечи, он хранил их под прекрасно вышитым колпаком. Я сомневаюсь, чтобы еще на каком- нибудь уборе было вышито сразу столько птиц: попугаи и голубки, все были там изображены.»
Крестьянский сын одет с неподобающей, поистине барской роскошью, но одновременно преувеличенно безвкусно. Кому не известна черта «новых русских» носить только «все самое-самое», что приводит к невиданной инфляции символически ценного: редкое делается ежедневным, роскошное снижается и используется походя. Вольноотпущенник Тримальхион пирует с друзьями.
«...Своему отцу Гельмбрехт заявил:
— Я хочу познать вкус господской жизни. Никогда больше не бывать мешку у меня на плечах, я не хочу отныне грузить навоз на свою телегу... Я хочу слышать мычание похищенных быков, когда я погоню их через поле. Я не смогу жить, коль будет у меня тощая кляча».