Ну, а идеи гражданской ответственности и концепция прав человека оказались восприняты, в основном, активистами «третьего сектора».
— Восприняты ли?Сейчас есть много разных правозащитных организаций, которые создаются вокруг конкретных проблем: «солдатские матери» — отдельно, защитники прав инвалидов — отдельно, прав покупателей — отдельно. А идея гражданских прав вообще, прав любого человека, по-моему, как и прежде, не близка нашим гражданам: их в лучшем случае волнуют собственные права, а не права соседа (например, мирного населения Чечни).
— А я не очень понимаю, что такое «гражданские права вообще» — они всегда конкретны. И во второй половине 1970-х документы Московской Хельсинкской группы обобщали ситуации с какими-то конкретными правами. Специализация началась уже тогда: Рабочая комиссия по расследованию использования психиатрии в политических целях, Христианский комитет защиты прав верующих, Инициативная группа защиты прав инвалидов... Теперь специализации больше, и это нормально.
Интересно другое: почему, несмотря на это, общая концепция прав человека остается осознаваемой мировоззренческой базой для активистов очень разных ассоциаций и структур, для некоего «гражданского сообщества»? Может быть, именно потому, что эта общая идея до сих пор не стала частью национального консенсуса, и, стало быть, очерчивает границы этого сообщества и тех, кто его поддерживает?
Был момент — в конце 1980-х— начале 1990-х, когда казалось, что эта идея становится «общим местом», что она прочно вошла в сознание общества — но потом пошел мощный откат. Сегодня правозащитники — предмет яростных атак со стороны отнюдь не маргинальных групп новой политической элиты, а сама концепция подвергается не менее яростным нападкам части постсоветских интеллектуалов. Кстати, ожесточение оппонентов доказывает, по-моему, что система ценностей, основанная на праве и свободе, продолжает оставаться серьезной альтернативой нынешней постсоветской действительности.
А в массовом сознании, судя по социологическим опросам, по сравнению с поздними 1980-ми все поменялось с точностью до наоборот. Концепция базовых прав человека как абстрактная ценность («дверь — имя существительное») вызывает непонимание, отторжение, раздражение. Не думаю, что она в принципе не совместима с национальными стереотипами. Похоже, она просто оказалась связанной в массовом сознании с некоторым более общим «проектом», который мы все вместе провалили в 1990-е и который правящая элита усиленно дискредитирует сегодня — проектом свободы и демократии в России. Но при этом опросы показывают, что как раз конкретные права («дверь — имя прилагательное»), и далеко не только экономические, пользуются спросом.
Получается, что «массы» отвергают некую общую риторику вокруг ценностей свободы, но при этом вполне положительно оценивают конкретные реализации этих ценностей. Это положение не может длиться вечно. В конце концов, страна будет вынуждена выбрать: либо осознанно и решительно отказаться от независимой общественной защиты групповых интересов и прав, либо так же решительно отказаться от модели «вертикального контракта».
Какой исход более вероятен? Не знаю; это зависит от очень многих факторов, от того, что произойдет в ближайшие 5 — 15 лет. Сегодня трудно представить себе резкий спад антилиберальных настроений; но лет 15 назад также трудно было представить себе их резкий скачок до нынешнего уровня...
Беседу вела И.П.
Фотографии хранятся в архиве НИПЦ «Мемориал»
Ирина Прусс
Закройте дверь, пожалуйста!
Среди других прав человека его право на приватность, неприкосновенность его личной жизни стоит как бы несколько особняком и не вызывает столь бурных споров, как другие. Спорят в основном о том, какие права «главнее»: экономические (особенно четко и совершенно несбыточно сформулированные в советской Конституции) или политические. На взлете перестройки многотысячные митинги, дискуссионные клубы и клубы социальных инициатив, небывалая активность избирательных кампаний — все свидетельствовало о готовности бывших советских граждан отстаивать свои политические права. Экономический кризис поставил их ценность под сомнение, повальная ностальгия по брежневским временам означала: да гори они огнем, эти ваши политические права, хлеб и стабильность превыше всего...
Неприкосновенность частной жизни никто не отстаивал ни на многолюдных митингах, ни в суде. Только совсем уже упертые интеллигенты толковали (и толкуют до сих пор, и все активнее) о тоталитаризме и всепроникающем контроле государства, его укоренившейся манере подсматривать за своими гражданами в замочную скважину, да подростки, как всегда, скандалят с родителями из-за прочитанных дневников, вскрытых писем, подслушанных телефонных разговоров.