Да, они готовы: видимо, студенты иного склада в Москву не едут. Здесь они чувствуют себя конкистадорами — и готовы на равных общаться с прямыми наследниками евразийских конкистадоров XVI и XX веков. Очевидно, вечные строки Киплинга одинаково близки русскому и американскому слуху. «Ведь Востока нет, и Запада нет, и при чем тут Родина, Род — когда сильный с сильным лицом к лицу у края Земли встает?»
На выбор — букет специальных курсов. Теория чисел и динамические системы, алгебраическая геометрия и алгебраическая топология, сложность алгоритмов и функции комплексных переменных. На десерт — мои курсы: история России либо история науки. Впрочем, они могут переходить друг в друга в зависимости от запросов аудитории. Раз уж Петр I впихнул Россию в Европу, и мы стали частью научного интернационала европейцев...
Американцы в него вошли чуть позже нас. Для нас первым вождем в науке стал Эйлер, а для них — Бенджамин Франклин. У нас сто лет назад были Егоров и Лузин, а у них — Биркхоф и Александер. Их первый филдсовский лауреат — тополог Джон Милнор родился в 1931 году, а наш тополог Сергей Новиков — на семь лет моложе. Оба здравствуют поныне: я хорошо знаком с ними обоими. Так почему бы мне ни сделать их главными героями нашей общей игры в историю науки?
Первые фигуры этой четырехвековой драмы — Галилей, Кеплер, Гюйгенс, Ньютон — кажутся сейчас древними богами. Предпоследние герои научного эпоса — Том и Милнор, Серр и Гротендик, Гелл-Манн и Хокинг — суть живые иконы наших дней. А сегодняшние лауреаты той же премии — хотя бы питерский отшельник Григорий Перельман — они как раз заполняют промежуток между мною (60-летним) и моими 20-летними студентами. Кто-то из них лет через десять может сам получить премию Филдса и войти в ряд живых легенд XXI века. Они уже мечтают о таком счастье; так пусть поиграют в свои мечты на строгом научном основании! Один московский парень — Андрей Окуньков — увлекшись этой игрой в наших стенах, уже попал в филдсовские лауреаты.
Итогом годового либо полугодового курса станет защита реферата по истории математики, естествознания или всего на свете. Вот смышленый и веселый молдаванин из Принстона — Семен Филипп: он анализирует труды и дни знаменитого коллектива Бурбаки. Почему их влияние в науке ХХ века не оказалось столь глубоким, как влияние Евклида 22 столетия назад? Въедливый автор закончил свой реферат суровой фразой: «Их книги оказались энциклопедичны, но не поучительны. Возможно, они погубили интерес многих читателей, подобных Пуанкаре, тем, что заставили их рассматривать многообразие не как наглядную фигуру, а как хаусдорфово пространство со сложной дополнительной структурой».
Интересно: как отреагировал бы на такую оценку Жан Дьедонне — основатель клана Бурбаки? Или старик Евклид, вряд ли ожидавший 20-вековой славы своих книг? Оба эти вопроса могут стать зародышем очередного научного реферата или экзамена.
Вот другой пример: франкоязычный канадец с немецкой фамилией Гассе. Он сравнивает научное творчество Гильберта и Геделя. Первый из них был отменно счастлив в своем научном потомстве, но не в семейном кругу, ибо его единственный сын сошел с ума. Другой научный герой закончил свои дни в психушке с манией преследования, после того как в детстве он с удовольствием прочел труды Кантора, а в 25 лет доказал самую поразительную теорему математической логики.
В любой формализованной системе найдутся такие утверждения, которые в ней нельзя ни доказать, ни опровергнуть! Как можно выяснить истинность этих утверждений? Только путем эксперимента, например педагогического. Для Гильберта этот путь был естествен; для автора реферата — тоже. Но Гедель, видимо, не признал законность этой лазейки на волю — и остался в темнице на всю жизнь.
А вот еще один удалец — родом с Суматры, с характерной фамилией Виджайя, то есть Победа (на санскрите). Трудно оправдать это звание, если ты честный парень! Этого молодца мне пришлось долго уговаривать, чтобы он записал свои размышления о борьбе идей в алгебраической теории идеалов — между наследниками Дедекинда и Кронекера. Теперь, прочтя эти мысли, я вижу: Майкл Виджайя понимает свой предмет лучше, чем я его понимаю. Так и надо! Ведь ему, а не мне, предстоит применять р-адический анализ для развития теории чисел и функций... Майкл пока очень не уверен в себе; но так было и с Гауссом, пока тот не научился строить правильный 17-угольник с помощью комплексных чисел. Удачи тебе в нашей общей математике!
Год назад у меня был сходный студент родом из Вьетнама. Прослушав мой курс истории России, он не нашел в ней более интересного для себя предмета для сравнений, чем музыкальное творчество Стравинского и Шостаковича. Я-то об этом ни слова не говорил у меня вовсе нет музыкального слуха! Но какое дело студенту до профессорских ограничений, если сам он — хороший пианист? Видимо, для него Стравинский и Шостакович входят в число интеллектуальных предков — наравне с Ньютоном и Гауссом, Гильбертом и Пуанкаре. Не мне с этим спорить — если я считаю своими предками Уотсона и Мейена, Тойнби и Гумилева! Я прочел предложенный текст и молча поставил за него высший балл. Уверен, что автор получил большее удовольствие от своего писания, чем я — от его чтения: это можно считать благом.