И уж конечно, анализируемый нами прием должен был быть действенным, иными словами, «работающим» для возможно большего числа читателей. Каким представлял себе своего читателя Булгаков, можно заключить из его показаний при допросе ОГПУ 22 сентября 1926 года: «На крестьянские темы я писать не могу, потому что деревню не люблю. <...> Из рабочего быта мне писать трудно, я быт рабочих представляю себе хотя и гораздо лучше, нежели крестьянский, но все-таки знаю его не очень хорошо. Да и интересуюсь я им мало.. .<.. .> Я остро интересуюсь бытом интеллигенции русской, люблю ее, считаю хотя и слабым, но очень важным слоем в стране. Судьбы ее мне близки, переживания дороги. Значит, я могу писать только из жизни интеллигенции.»
Последуем же за Булгаковым, чтобы увидеть, как работает его метод. Кажется, справедливость наших предположений подтверждает сам Мастер из романа «о дьяволе». «Его нельзя не узнать, мой друг! — внушает он Ивану Бездомному, пытаясь растолковать тому фантастические события душного вечера на Патриарших прудах, с которых и начинается действие романа. — Ну вот... ведь даже лицо, которое вы описывали. разные глаза, брови! <...> Лишь только вы стали его описывать, я уже стал догадываться, <...> с кем вы вчера имели удовольствие беседовать, — вчера на Патриарших прудах вы встретились с сатаной».
Ну что ж возьмешь с Ивана Бездомного — он, «конечно, человек девственный»! А вот читателю Булгаков любезно предоставляет несколько специфических подсказок, среди которых и трость «с черным набалдашником в виде головы пуделя», и угощение папиросами «Наша марка», не предвещающее ничего хорошего. Право, стоит прислушаться к этому разговору:
— Вы хотите курить, как я вижу? — неожиданно обратился к Бездомному неизвестный. — Вы какие предпочитаете?
— А у вас разные, что ли, есть? — мрачно спросил поэт, у которого папиросы кончились.
— Какие предпочитаете? — повторил неизвестный.
С. Алимов. Ил. к Мастеру и Маргарите
— Ну, «Нашу марку», — злобно ответил Бездомный.
Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и предложил его Бездомному:
— «Наша марка».
Как отметила еще Лидия Яновская, к слову сказать, —замечательный знаток творчества Булгакова — цитированный выше отрывок живо перекликается со сценой кутежа в погребе Ауэрбаха в Лейпциге из знаменитой трагедии Гете «Фауст». Известно, чем все это закончилось: потасовкой посетителей и страшным пожаром в самом погребе. И «начитанный» Берлиоз, и «девственный» Бездомный оказываются глухими к подобным намекам. Читатель же может спрогнозировать ситуацию.
А теперь припомним события, грянувшие после скандального «сеанса черной магии». Речь пойдет о ночном проникновении в кабинет финдиректора Варьете Римского администратора Варенухи. Разумеется, и время для визита выбрано не слишком удачно, и нервы у Римского расстроены сверх всякой меры, и в Варьете творится черт знает что. Но ведь не только этим определяется жуткая атмосфера той ночи, что так мастерски выписана Булгаковым! Как бы ни была расстроена психика Римского, он все же способен сообразить, что Варенухе незачем идти в его кабинет, если он, по собственному признанию, полагал, что финдиректора там нет. Совершенно неубедительны и, более того, — подозрительны для Римского и рассказы администратора о фантастических похождениях Степы Лиходеева, якобы имевших место в полумифической шашлычной «Ялта» близ Пушкино. Но в анализе дальнейших событий его разум явно оказывается бессильным. А ведь, как зловеще замечает Булгаков, кроме всего прочего, «было кое-что, что представлялось еще более необъяснимым, чем неизвестно зачем выдуманный клеветнический рассказ о похождениях в Пушкине и это что-то было изменением во внешности и в манерах администратора». От цепкого взгляда финдиректора не ускользает, впрочем, что «полнокровный обычно администратор был теперь бледен меловой нездоровой бледностью, а на шее у него в душную ночь зачем-то было наверчено старенькое полосатое кашне. Если же к этому прибавить появившуюся у администратора за время его отсутствия отвратительную манеру присасывать и причмокивать, резкое изменение голоса, ставшего глухим и грубым, вороватость и трусливость в глазах, можно было смело сказать, что Иван Савельевич Варенуха стал неузнаваем».