Оптимистических признаков хватало и в советской науке. Летом 1945-го на юбилей советской Академии наук приехали видные западные физики, в том числе Макс Борн и Ф. Жолио-Кюри. С 1942 года в СССР издавался физический журнал на английском языке Journal of Physics — издавался прямо на глазах Ландау, в ИФП. Капица был главным редактором журнала, его заместителем — Евгений Лифшиц, ближайший сотрудник Ландау.
В этом журнале можно найти и прямое проявление тогдашнего оптимизма — большую статью Лифшица «О гравитационной устойчивости расширяющегося мира», в которой речь шла о космологии. Притом что расширение Вселенной «остановили» в конце тридцатых блюстители советского порядка, заодно придушив и космологию в целом. Ведь если Вселенная расширяется, значит, когда-то она была меньше, а вполне определенное количество миллиардов лет назад и вовсе была точкой. Говорили о начале расширения, о рождении Вселенной, но ничего такого диамат не предусмотрел, а значит, такого быть не может, потому что не может быть никогда. И значит, «расширяющийся мир» — это в лучшем случае поповщина, а в худшем — вредительство. Кроме рискованной темы, Лифшиц в своей статье еще и процитировал Гамова — невозвращенца-предателя, исключенного из Академии наук вместе с прочими врагами народа в 1938-м. Если осторожный Лифшиц счел и это возможным в советской статье, значит, они с Ландау думали, что время и правда пришло другое, что, может, хоть десять лет спустя оправдаются сталинские слова — жить стало лучше, жить стало веселее?
Все это надо иметь в виду, представляя себе чувства Ландау, когда 22 октября 1945 года Капица пригласил его к себе в кабинет. Там находился третий, и Капица пояснил, что т. Терлецкий едет в Копенгаген, так что можно с ним передать живой привет Нильсу Бору, не чужому для Ландау человеку. При этом Капица вручил Терлецкому свое письмо Бору и подарочек — две палехские шкатулки.
Ландау знал, кто такой Терлецкий: посредственный теоретик с непомерными амбициями. А что касается его порядочности, то Ландау, вероятно, не стал бы лезть за словом в карман, а сказал бы, что это — порядочной негодяй. За год до того Терлецкий в роли главного партийного начальника на физфаке МГУ участвовал в проведении там чистки, когда были вычищены крупнейшие физики и профессора, авторы лучших учебников — Игорь Тамм, Михаил Леонтович и еще несколько первоклассных людей. Терлецкий знал, что он делает: училсяон на кафедре, руководимой Таммом, а кандидатскую диссертацию защищал под руководством Леонтовича.
Вместо изгнанных в МГУ обосновались люди той же категории порядочности, что и Терлецкий. Самого Ландау эта чистка не коснулась, но он интересовался не только собой. И не скрывал свое отношение к Терлецкому и всей его шатии-братии.
О прошедшей в МГУ чистке знал и Капица, заведовавший там кафедрой. Он даже возглавил попытки восстановить справедливость. Но комбинация посредственности, амбиций и непорядочности оказалась сильнее. Знал Капица, как член Спецкомитета, нечто большее и о Терлецком. Он знал, что в ведомстве КГБерии организован новый отдел спецнаучного назначения, под руководством генерала Судоплатова, и что Терлецкий — один из его сотрудников, совмещающий спецработу с физикой в МГУ. В задачи отдела Капицу не посвящали, но можно было догадаться, что речь шла о разведке. А его письмо Бору понадобилось в качестве рекомендательного, чтобы Бор согласился говорить с Терлецким на спецтемы. Капице не могло понравиться такое спецприменение его давней дружбы с Бором, пропитанной любовью обоих к их общему учителю — великому Резерфорду. Но Капица тоже интересовался не только собой, и у него были свои важные причины связаться с Бором. Капица считал, что политика — слишком важное дело, чтобы его доверить одним лишь политикам, по крайней мере, в начавшийся ядерный век. Об этом он и писал Бору: