Политически подкованные современники, конечно, понимают всю подоплеку: иконообразный классик, представитель «критического реализма» (по определению А.М. Горького), изрекавший с плакатов агитпропа, что «в человеке все должно быть прекрасно...», ни в коем случае «не должен», «не может» восхвалять английский империализм. Тем более использовать рабский труд рикши. К тому же в момент подготовки первого переиздания в СССР чеховских писем в стране шла «борьба с космополитизмом». И поэтому в духе времени было произведено обычное тогда «литературно-хирургическое вмешательство», которое никто и не заметил (или не хотел замечать), разве что какой-нибудь антисоветчик из «Голоса Америки».
Тот самый клуб для матросов в 1890 году
Весьма любопытно, что еще ранее абзац о Гонконге также обходили, причем довольно неожиданным образом. Так, в 1934 году в знаменитой серии «Жизнь замечательных людей», в книге Ю. Соболева, этот фрагмент довольно полно излагался в раскавыченном виде (за исключением упоминания о рикше) с легким сарказмом по поводу чеховских умилений и восторгов относительно Гонконга, и делался такой вывод: «Нельзя не расслышать в этих наивных рассуждениях отголосок все еще продолжающегося воздействия суворинской идеологии. Именно такую «цивилизацию» и защищало «Новое время», отлично понимавшее философию британского воинствующего империализма, что было тогда совершенно недоступно для Чехова».
Взаимоотношения с А. С. Сувориным — отдельная сага в биографии А.П.Чехова. Как справедливо заметил английский славист Д. Рейфилд, если бы письма самого Суворина к Чехову удалось найти, то «чеховскую жизнь
<...> можно будет переписывать заново». Известно, что на другой же день после смерти Антона Павловича Суворин послал нарочного к М.П.Чеховой, чтобы вернуть свои письма. К тому времени личные взаимоотношения Чехов — Суворин едва теплились, а с «Новым временем» произошел полный разрыв.
Юрий Соболев, знаток творчества писателя, очевидно, знал, что «вождь мирового пролетариата», как ни странно, не оставил прямых оценок творчества Чехова, но он пригвоздил Суворина к позорному столбу как «лакея царя». Причем сделал это решительно, по-большевистски, в некрологе издателю — за то, что тот, некогда либеральный журналист, «повернул к национализму, к шовинизму, к беспардонному лакейству перед власть имущими». Но Ю.Соболев прямо не упомянул В.И.Ленина в этом контексте (хотя и цитировал его по другому поводу), тонко объяснив «идейную незрелость» молодого писателя привходящим влиянием. Знал он, конечно, и то, что критиков, которые шли дальше и навешивали ярлык «мелкобуржуазности» на Чехова, поправлял сам Луначарский (кстати, в далеком прошлом посещавший Чехова в Крыму).
Однако логика Соболева не очень-то «вяжется» с тем образом писателя, который он сам создавал. Соболев подчеркивал независимый характер Чехова, его осторожное отношение к «Новому времени» с самого начала (хотя тот и нуждался в деньгах и поначалу был искренне очарован Сувориным), приводил убедительную суворинскую характеристику Чехова («кремень-человек»). Не «стыкуется» эта логика и с другими выводами Чехова из того же письма. Вот, например, поистине убийственная оценка писателем освоения Россией Приморья: «О Приморской области и вообще о нашем восточном побережье с его флотами, задачами и тихоокеанскими мечтаниями скажу только одно: вопиющая бедность! Бедность, невежество и ничтожество, могущие довести до отчаяния. Один честный человек на 99 воров, оскверняющих русское имя...»
Как это объяснить «отравлением суворинской идеологией»?
Вольнонаемные и арестанты (бритые наполовину)
Может быть, ближе к истине был Леонид Леонов, писавший о Чехове: «Он бесконечно любил свою родину, хотя и не очень часто распространялся об этом <...>. Но, любя свою родину, он никогда не льстил ей».
И не только в этом писатель был искренен, оставался самим собой. Известно также, что Чехов был далек от политики, не примыкал ни к каким партиям и при всех своих симпатиях старался сохранить собственную точку зрения. Это было частью его кредо — «по капле выдавливать из себя раба».
Отсюда понятно, что после Сахалина, который Чехов охарактеризовал предельно кратко и емко — «ад», Гонконг показался ему неким «оазисом». Именно в этом контрасте — колониального Гонконга и «родного» Сахалина, который «весь вполне» принадлежал Российской империи с 1875 года (согласно Санкт-Петербургскому договору с Японией), — он находил аргументы для возражения попутчикам относительно «экплоатации».