А что будет в мировой и российской математике? Почти то же самое! В 1975 году Нобелевский комитет пожалует новую премию по экономике первому россиянину — математику Леониду Канторовичу. Но его советы по объективному расчету цен в плановой экономике не будут учтены кремлевскими экономистами. Хотя Маркс бы их учел! Но где уж нынешним кремлевцам до Маркса! Президент Келдыш будет вынужден устраивать очередные нахлобучки своим коллегам не за отставание в космосе или в математике, а за идейное несогласие с государственным антисемитизмом или с карательной психиатрией.
Отчаявшись примирить научных вольнодумцев с кремлевскими мракобесами, не старый еще, но тяжело больной Келдыш уйдет в отставку в 1975 году. Еще через три года он покончит с собой: несостоявшийся нобелевский лауреат, потерявший популярность космический герой и лучший президент Академии наук в ХХ веке. В год его смерти обретет наконец нобелевские лавры наш физический патриарх и политический диссидент — Петр Капица по прозвищу Кентавр, для которого 84 года — еще не преклонный возраст. Русский ученый должен жить долго, чтобы пережить диктаторов и перехитрить бюрократов!
В том же 1978 году Россия обретет второго лауреата премии Филдса — в лице алгебраиста Григория Маргулиса, ученика сразу нескольких учеников Колмогорова. Но академической карьеры в эпоху застоя Григорию не сделать, придется ему (как и Манину) уехать за океан. Только Сергей Новиков и Владимир Арнольд останутся столпами российского профсоюза математиков до конца рокового ХХ столетия. До той поры, когда Перестройка выплеснет половину лучших российских ученых на просторы Земного шара. Зато оставшаяся в России половина будет свободно размножаться учениками в старых и новых центрах научной дружбы на брегах Невы и Москвы, Оби и Волги. Таково наследие ракетного грома, полвека назад впихнувшего изумленное человечество в космическую эру. Еще много поколений сменится на Земле, пока мы освоимся в этом космосе! Трудно человеку быть богом, как заметил еще в 1958 году Станислав Лем в своем романе «Эдем». Россияне Иван Ефремов и братья Стругацкие доросли до этой мысли десятью годами позже...
Ирина Прусс
Мужской шовинизм
О механизме сохранения культурных стереотипов
Помните, когда зарплаты почти не обеспечивали прожиточный минимум, а по ночам снились кошмары, связанные с потерей работы, когда банкиров отстреливали, как куропаток в охотничий сезон, тонули подводные лодки и взрывались жилые дома, главными проблемами России, судя по рекламе, были катышки на шерстяных свитерах и кариес, с которым следовало бороться вполне определенной зубной пастой? Когда по редакциям и офисам богатеньких буратино и доброжелательных зарубежных фондов бродили голодные доктора и кандидаты наук, в моду начали входить исследовательские темы, для тогдашней действительности казавшиеся запредельными, зато вполне отражавшие проблемы и заботы более благополучного мира: воспитание экологического сознания, мультикультурность, толерантность и конечно же равенство женщин с мужчинами.
Менее всего мне хотелось бы упрекнуть кого-либо за чрезмерное увлечение исследователей гендерными проблемами, которые, кажется, никто, включая авторов, не считал самыми актуальными в российской жизни: кушать всем хочется, даже докторам наук. Тем более что стоило ситуации немного устаканиться и голодный блеск в глазах сограждан исчез, вдруг выяснилось, что вместе с хорошей зубной пастой мы приобрели и проблемы сытых стран, и проблемы эти все большим числом людей начали восприниматься как действительно актуальные. Некоторые — например, толерантность, за исследования которой уже и наше государство согласно платить, — очень даже актуальные.
Правда, мне трудно отнести к таковым именно феминистическую тематику. Прежде всего потому, что женская эмансипация входила в программу большевиков, надлежащую быть исполненной во что бы то ни стало. Как и коллективизация, индустриализация, урбанизация, она должна была, во-первых, создать лик нового мира, в котором все равны, во-вторых, несколько подрывала традиционный институт семьи и делала народонаселение более управляемым; наконец, наверное, самое существенное: она была потенциальным источником трудовых ресурсов для построения коммунизма в отдельно взятой стране. Этим потенциалом в полной мере воспользовался Хрущев, когда другие источники оказались исчерпаны. Именно при нем детей в массовом порядке начали сдавать в общественные телятники, где разучивали с ними стихи о дедушке Ленине, пока матери стояли у станков, таскали тяжести и ломом били замерзшую землю, закладывая фундамент светлого будущего. Никто, конечно, насильно детей у матерей не отнимал; просто идеология эмансипации к тому времени настолько глубоко проникла в сознание широких женских масс, что такой выход из положения казался им вполне приемлемым. Главным стимулом было, разумеется, само это «положение»: на одну зарплату даже непьющего мужа содержать семью было несколько затруднительно.