Конечно, не только потому, что она разделяет всеобщие взгляды на то, что учительнице «прилично» и какая вольность в одежде не дозволена: они опасаются вполне возможных санкций от начальства. Девушек-гидов, не имевших иных нареканий, кроме того, что разок позволили себе явиться на работу в броских костюмах, фирма тут же уволила, объяснив: «Девушки, если выглядят так легкомысленно, значит, наверное, у них за душой ничего нет, никаких знаний уж подавно». Заметьте: гид-переводчик — типично женская профессия, подавляющее большинство в ней — женщины. Все тот же стереотип: женская привлекательность и уровень профессионализма связаны обратной зависимостью.
Т.Щепанская предполагает, что весь массив таких «шовинистически окрашенных» текстов рождается не в профессиональной среде в целом (хотя их распространителями и благодарными потребителями являются также и женщины), а в неформальных мужских сетях. Поскольку мужчины занимают доминирующее положение в профессиях, их представления даже не надо навязывать остальным. Социологи могут подтвердить, что идеология доминирующей группы, как правило, преподносится (и часто воспринимается) как идеология всего сообщества в целом.
Моделью мужского профессионального сообщества для российского общества, несомненно, остается армия. Армейские традиции, ритуалы, тексты явственно прочитываются и просматриваются в профессиональном фольклоре, армейские метафоры постоянно звучат в них, несут с собой романтизацию и героизацию других профессий.
Нет, женщинам в этой философии не отказано в профессиональном мастерстве — только особого рода. В профессиях и занятиях, где нужны исполнительность, тщательность, терпение, с ними не сравнятся мужчины (в среднем, конечно). Например, в технологической сфере — хотя бы фотолитографии. Но руководят ими, организуют дело, разумеется, мужчины. Почему? Потому что это другая работа: по выражению женщин из лаборатории фотолитографии, «умственная». В ней требуются «мозги».
Так исподволь — с прибаутками, праздничными тостами, приметами и поверьями — из поколения в поколение передаются вполне определенные представления о «мужских» и «женских» профессиях, о высоком профессионализме как чисто мужском качестве и о том, что женщине надлежит знать свое — подчиненное — место, по крайней мере, в профессиональной сфере.
Похоже, я несколько преувеличила успехи государственной программы эмансипации женщин, осуществленной большевиками. В самом деле, женщины в нашей свободной стране, называется она СССР или Россия, в среднем зарабатывают существенно меньше мужчин, даже имеющих ровно такой же уровень профессиональной компетентности. Женщины гораздо реже занимают руководящие посты и входят в профессиональную элиту. Им труднее найти работу. Они в среднем уже экономически независимы от мужчин, но еще не могут сравняться с ними в массе своей ни в должностном статусе, ни в уровне доходов. И если в развитых странах Запада уже есть несколько женщин-президентов, для нас это представляется крайне маловероятно (хотя Екатерина Великая, казалось бы, давным-давно доказала способность женщины стать мудрым и решительным правителем — оставаясь женщиной, между прочим).
Вообще-то я не собиралась вмешиваться в этот извечный спор между полами — он мне не слишком интересен. Если женщине надо потратить больше усилий, чтобы занять такое же положение, как мужчина-профессионал, это значит, что естественный отбор со временем сделает слабый пол сильным, и наоборот. Во всей этой истории гораздо важнее другое.
Насколько нынешнее реальное положение дел формируется под влиянием пресловутого «мужского шовинизма», впитанного с молоком матери, а насколько само его поддерживает? Может быть, в этом варианте вечной задачки о курице и яйце содержится ответ на вопрос о социальной, культурной, институциональной наследственности. Другими словами, мы смогли несколько приблизиться к пониманию того, как прошлое держит нас за горло, как оно таится в глубинах нашего сознания и подсознания, снова и снова загоняя общество в одну и ту же колею — поверх всяческих революций, переворотов и коренных реформ.