Зато другая книга «Механика и молекулярная физика» была прямо по адресу — для первокурсников. Предисловие удивило тем, что книга «написана в 1937 году, но с тех пор ее издание по различным причинам задерживалось». И огорчила фраза: «Из-за болезни после трагической автомобильной катастрофы наш учитель и друг Л.Д. Ландау не смог сам принять участие в подготовке этого издания». Предисловие подписали А.И. Ахиезер и Е.М. Лифшиц.
До того я почти ничего не знал о самом Ландау и о том, какой он необычный автор-соавтор, но в то время это было и несущественно по сравнению с самой ФИЗИКОЙ, к серьезному изучению которой я только что приступил. И уже обнаружил трудноосязаемую проблему. Вполне благополучно решая задачки и сдавая экзамены, я никак не мог уяснить исходные понятия механики. «Глупые» вопросы цеплялись друг за друга, образуя замкнутые круги, из которых я никак не мог выбраться. И не мог себе позволить плюнуть на эти проклятые вопросы. Пытался пробиться к пониманию с помощью разных учебников, но те как-то проскакивали трудные для меня места, давая разные наборы неубедительных слов. И вот у меня в руках новенькая книга, освященная именем Ландау. Признаться, я не ждал от нее помощи. Во-первых, уж слишком мало страниц она уделяла исходным понятиям, а во-вторых, я полагал, что Ландау настолько занят проблемами элементарных частиц и всего такого-эдакого возвышенного, что вряд ли он снизойдет до непонятных мне «элементарных» вопросов.
Тем ярче и незабываемее стал эффект. Совершенно непохожим на другие учебники образом и удивительно лаконично первые же параграфы книги разогнали туман в моей голове, разомкнули замкнутые круги, и расставили все по своим местам: что есть экспериментальный факт и что — логическое следствие из него, что — определение и что — закон природы. Наступившую легкую и веселую ясность я бы сравнил с тем, как иногда в горах солнце и вольный ветер решительно разгоняют плотный туман и дают миру возможность засиять всеми красками. Хотя книга и не была учебником теоретической физики, именно она дала мне впервые ощутить, как может настоящая теоретическая физика прояснить устройство мироздания. Не сложными формулами, а глубоким пониманием архитектуры этого здания. После чего и формулы уже не столь сложны. Через пару лет я дорос до «Курса» и не раз еще пережил ощущение наступившей ясности. Такой личный опыт помог мне понять признания выдающихся физиков о необычайной ясности мышления Ландау.
Со временем я обнаружил, что Курс отвечает не на все возможные вопросы, а некоторые ответы перестали мне казаться полными. Ну и прекрасно! В развивающейся науке должны появляться новые вопросы, как и новые ответы на старые вопросы. А иначе что делать новым физикам? В качестве одного из таковых я заинтересовался вопросом, о котором в «Ландафшице» ничего не говорилось.
Вопрос оказался на удивление старым, и поставил его впервые еще в 30е годы Матвей Бронштейн, один из близких друзей Ландау. В докторской диссертации 1935 года и в двух статьях 1936-го Бронштейн дал глубокий — самый глубокий доныне — анализ этого вопроса.
Этот вопрос касался соединения двух главных физических теорий — эйнштейновской теории гравитации, которую Ландау считал самой красивой в физике, с квантовой теорией — самой глубокой и самой плодотворной, среди плодов которой вся электроника. Для народного хозяйства квантовая гравитация пока не требуется, но она не прихоть теоретика. Есть природные явления, требующие квантово-гравитационной теории, — это, к примеру, последняя стадия жизни звезды и первые мгновения расширяющейся Вселенной. Почему же тогда вопрос Бронштейна не попал в Курс? Потому что на него не было ответа. Ни четверть века спустя после работы Бронштейна, когда Ландау еще мог включить его в Курс. Ни еще четверть века спустя, когда этим вопросом заинтересовался я. Ни к сегодняшнему дню, хотя прошло уже три четверти века с тех пор, как Бронштейн поставил этот вопрос и объяснил главную трудность на пути к ответу. И несмотря на то что за прошедшие десятилетия опубликованы сотни научных статей на эту тему.
Я стал разыскивать все, что он написал, и все упоминания о нем. Стал искать людей, которые знали его и могли что-то рассказать. Имя Матвея Петровича оказалось волшебным паролем. Люди откладывали дела и подробно отвечали на мои расспросы — в письмах и в беседах.