ГЛАВНАЯ ТЕМА
Кажется, о чтении*
Мы хотели посвятить тему этого номера животрепещущей проблеме, почему наши соотечественники (и, как выясняется, не только они) читают куда меньше, чем читали 20 — 30 лет назад, к каким сдвигам в культуре это уже привело и может еще привести и нельзя ли как-нибудь вернуться к прежнему «книжному» состоянию. Собрав материалы, мы увидели: они — о другом. Конечно, о чтении тоже, и слово это мелькает в текстах множество раз, но почти ни в одном из них оно не становится главным. Каждый из авторов собранных здесь статей главным почитал что-то свое, и для каждого чтение оставалось лишь инструментом или индикатором достижения этого главного.
Кажется, нам удалось с помощью наших авторов поговорить о крайне важных вещах, которые стоят за чтением и как-то с ним связаны.
О том, что смена носителей информации — свитков на книги, книг на компьютеры — существенно меняет наш образ жизни, но не меняет нас самих, нашу способность ставить индивидуальные цели и добиваться их, принимать решения, быстро реагировать на изменение ситуации. Нашу способность видеть целое и находить в нем свое место.
Некоторые авторы даже кощунственно предположили, что все эти способности не так уж прямо зависят от качества поглощаемых человеком художественных текстов — будь это книга, фильм или, смешно сказать, клип к песне.
Как говорят, был бы человек хороший.
Так что тут есть, над чем поломать голову.
А о чтении мы еще поговорим в другой раз.
Обязательно.
Роже Шартье
Читатели и чтение в эпоху электронных текстов
Говорят, что книга исчезает; я думаю, что это невозможно.
Хорхе Луис Борхес
* Роже Шартье (р. 1945) — французский историк, профессор Высшей школы исследований по общественным наукам (Париж, Франция) и Университета Пенсильвании (Филадельфия, США). Специалист по истории книги, чтения и книгоиздания. Автор фундаментальной «Истории французского книгоиздания» (т. 1—4, 1982—1986). На русском языке вышли его книги: «Культурные истоки Французской революции» (2001) и «Письменная культура и общество» (2006). Публикуемая статья — глава из последней книги. Печатается в сокращении.
Неужели книга уходит из нашей жизни? Забитые прилавки в книжных магазинах не должны, упорствуют интеллектуалы, вводить в заблуждение: привычная стопка переплетенных бумажных листов в обложке, известная нам под именем «книги», — сегодня уже совсем не то, чем была еще совсем недавно.
Книга сдает культурные позиции.
Дело даже не в том, что ее вытесняют другие носители текстов (скажем, компьютер) или другие типы информации (скажем, визуальная).
Само чтение, говорят, становится другим — просто уже в силу того, что все эти носители текстов и информации присутствуют в культуре.
И что это значит для культуры?
А что — для читающего (или уже не читающего?) человека?
Правда ли, что происходят необратимые перемены? И насколько они катастрофичны? А может быть, напротив, они открывают перед нами новые возможности?
Роже Шартье
В 1968 году Ролан Барт связал всемогущество читателя со смертью автора. Свергнутый с пьедестала языковой деятельностью, вернее, «множеством разных видов письма, происходящих из различных культур и вступающих друг с другом в отношения диалога, пародии, спора», автор уступал власть читателю — тому, кто сводил «воедино все те штрихи, что образуют письменность». Чтение становилось пространством, где множественный, подвижный, неустойчивый смысл «сводится воедино», где текст обретает значение.
За актом о рождении читателя последовали выводы, напоминавшие скорее свидетельство о его смерти.
Во-первых, речь шла об изменениях читательских практик. С одной стороны, статистика опросов убедительно говорила если не о сокращении процента читателей в мире, то по крайней мере об уменьшении доли «серьезных читателей», особенно среди подростков. С другой, анализ издательской политики укрепил общую уверенность в том, что чтение переживает «кризис».
Смерть читателя и исчезновение чтения мыслятся как неизбежное следствие «экранной цивилизации». Возник экран нового типа: носитель текстов. Раньше книга, письменный текст, чтение противостояли экрану и изображению. Теперь у письменной культуры появился новый носитель, а у книги — новая форма.