Анатолий Цирульников
Между НКВД и снежным человеком
Большая Долина, где садились самолеты ленд-лиза
* Окончание. Начало — в «З-С» №№ 9 — 10, 2008.
Проехались по «пути предков», о котором рассказывали дети на уроке. Лучше один раз увидеть...
Начали с «Большой Поляны», я спрашивал, играют ли дети там в футбол. «А они ответили, — повторил Бугаев, — что ты спрашиваешь про футбол, если сено косим?» Поляна неописуемая — огромная долина среди белоснежных гор. «Такое впечатление, что «Шамбалу» свою Рерих здесь писал», — сказал Николай Иннокентьевич.
Уже припорошенную снегом, подернутую ледком, желтую, жухлую траву косили косари. Пили чай у огромной скирды. Пасся табун — на снегу, на высоте 1700 метров над уровнем моря. Мы прошлись по ледку. Вон озеро, где ловят уток на манок. Вон «дурда» — шалаш, в котором, посвистывая, сидит охотник и встречает рассвет. Улахан Стхыы — Большая Долина, ласково — поляна.
Великий ландшафт малой родины.
Мы с сожалением покидаем ее и перебираемся из этого рая в другое место. По обледенелым горкам, вверх, вниз, переезжая Тайменевую речку, малюсенькую; «весной тут в разлив танкетка утонула», — подбадривает нас водитель Юмшанов. Осторожноосторожно заходим в воду, вращаются колеса, у-уф! пронесло!
Вот Ыыстах — «копченое». Полуразваленные бараки. Здесь, говорит директор школы, был участок НКВД. Так вот он какой, ГУЛАГ...
Раньше мне не доводилось видеть его воочию. Запросто, вот так, зайти в барак, скрипнув дверью. Странное ощущение. Что-то знакомое, как будто это уже было с тобой в прошлой жизни. Или, не дай Бог, произойдет в будущей?..
Здесь находились украинцы, литовцы, латыши — те, кого называли полицаями, рассказывает Анастасия Николаевна. А власовцы были в Батагае, дед Аркаши Слепцова, Христофор, учился шоферскому делу у власовцев.
Сталинский музей под открытым небом. Тут был огромный гараж, там кузница. Много бараков. «Это не лагерь, скорее «химия»?» — спрашиваю. — «Нет, все равно лагерь, — отвечает директор, — с забором, лагерным поведением.»
И карцером.
Анастасия Николаевна вспоминает. «Когда мне было 11 — 12 лет, в карцер вели две двери. Я заходила, внутри там нары, но я на них не могла сидеть — только согнувшись. Не знаю, как их зимой держали, там, где ребенок не мог выпрямиться? Печек не было. Просто замерзали, околевали.»
Карцер засыпали, чтобы коровы не проваливались.
И вот мы стоим теперь на небольшом холмике. И если не знать, не помнить.
«А в этом доме, — продолжает жутковатую экскурсию школьный директор Горохова, — жил пан Любицкий. Он был вольнонаемным, остался тут после лагеря, работал лесником. Сын священника, поэтому любил жить возле церкви».
Оказывается, и церковь была в ГУЛАГе. Вернее, сам он построен на месте церкви (в ее здании находилась лагерная больница). «Когда я была маленькой, — вспоминает школьный директор, — церковь еще сохранялась целиком, в первоначальном виде, кроме колоколов. Она еще у политзаключенного Худякова упоминалась в 1869 году. Да, а через сто лет, уже после Сталина, в этих гулаговских бараках люди жили».
Я зашел в один. Небольшое помещение с длинными нарами (не знаю, лагерного или послелагерного периода), на стене — кто тут был, есть свежие, кажется, надписи. Хотя сказать наверняка — трудно. Юмшанов рассказывал, как заехали в одно место, тоже лагерь, гараж, а в гараже стоят полуторки тех времен, законсервированные, смазанные маслом, хоть сейчас заводи и трогай.
Эти «полуторки», готовые к работе, у него до сих пор в глазах стоят.
Самое важное в образовании — не в стенах школы, а вокруг, в жизни.
Возвращаемся в деревню и обсуждаем контуры будущего культурнообразовательного центра в Столбах, в нем — Большая Долина, Ыыстах. Педагогика ландшафта и истории, которая сама по себе учит.
Вот был колхоз «Социалистический шаг», вместо лошадей стали выращивать хлеб. Очень хорошо вырос, а осенью посмотрели — густой, только в колосьях зерна нет, одна солома.
Выходцы из этих мест. Строители Беломорканала. Основоположники якутской литературы. Орденоносцы (учившиеся у власовцев — помните? — их фотографии тоже висят в школе).