Видно, родился человек не в то время, не в том месте. И теперь его сын, ученик 10-го класса Вятской гуманитарной гимназии из деревни Лосево, изучая «главные» документы отца: паспорт, военный билет, трудовую книжку и записывая его комментарии, с удивлением мог убедиться, что даже трудолюбие и невинное желание заработать в определенных условиях делают человека чужим для работающих рядом и крайне неудобным начальству.
Границу между «своим» и «чужим» каждый проводит по-своему. «Чужое» — это другая религия, другие цели и принципы, но и по-другому повязанный платок, по-другому сделанные котлеты. Мы сталкиваемся с «чужим» все чаще. Известный социолог, культуролог, переводчик со многих языков и друг нашего журнала Борис Дубин считает, что основной вызов нашего времени и основная проблема, над которой работает сегодня вся европейская культура — это не просто мирное сосуществование разных культур, но их «прорастание» друг в друга. Об индейцах «как о людях» некогда впервые заговорили романтики, но тогда никто и не думал предоставлять слово самим индейцам. А теперь в одной популярной американской песне есть слова: мы можем петь, только если мы поем вместе.
Каждая культура всегда содержит множество вариантов и моделей восприятия и поведения; даже столкновение таких вариантов может стать проблемой своего и чужого. Интерес вместо агрессии, готовность «петь вместе» — возможно, наиболее ценное качество в нашем современнике. Конкурс «Человек в истории. Россия, ХХ век» сознательно его культивирует.
Дмитрий Соколов
Физика и философия: неразделенная любовь
М. Эшер. Дорические колонны, 1945 год
В этом году опять приходится проводить воспитательные беседы с аспирантами первого года. Им предстоит сдавать кандидатский экзамен по философии, а он вызывает самые негативные эмоции. Опять приходится говорить, что жизнь сложна, что не всегда имеет смысл резать правду- матку, а иногда лучше поступить соглашательски. Ну выучи, в конце концов, о чем там говорил Гегель и не акцентируй внимание на том, что его система представляется тебе болезненным бредом. Вот в наше время приходилось сдавать еще и историю КПСС, а это было намного похлеще.
Все равно помогает очень слабо — трудно убедить человека в том, во что сам не веришь. В жизни действительно приходилось много раз сдавать разные экзамены по философии, и каждый раз возникал один и тот же вопрос — зачем?
Вздорность многих суждений советских философов о физике и других близких науках со временем стала легендарной. Тут тебе и кибернетика — продажная девка империализма, и разнообразные истории с теорией относительности, квантовой механикой — всего не упомнишь. В общем, история достаточно мрачная.
Поразительно, что с другого берега этого противостояния картина выглядит существенно иначе. Со временем знакомство с миром философов для меня вышло из экзаменационного контекста, и я с удивлением убедился, что, по их мнению, физики действительно интересуются философией, а многие выводы современной (да и классической) физики несут в себе важный философский смысл, который совершенно ускользает от внимания физиков. Не исключено, конечно, что этот философский смысл недоступен людям ординарного ума наподобие твоего собственного, однако жизнь сталкивала с физиками, получившими явное общественное признание, и они тоже как-то плоховато отзывались о философии.
Видимо, здесь есть какое-то противоречие, в котором имеет смысл разобраться. Показательно, что в математике, в отличие от физики, явно просматриваются вопросы, которые кажутся философскими (например, какова природа натуральных чисел — существуют ли они объективно или являются предметом соглашения), но философы как-то больше любят говорить о физике.
Мне кажется, что стандартная точка зрения физика на философию объясняется достаточно легко. Физика решается на кардинальное изменение своих концепций не потому, что тому или иному физику не дают спать лавры Эйнштейна. Конечно, стремление к славе — мощный стимул творческой деятельности, особенно в молодости, однако его одного совершенно недостаточно для принятия новой концепции научным сообществом. Новые идеи находят признание только тогда, когда со старыми жить уже совершенно невозможно. Только под давлением мощных экспериментальных аргументов можно заставить своих коллег признать сумасшедшую идею, да и то после того, как испробованы разнообразные нерадикальные предложения. Это — здоровый консерватизм науки, который не дает увести научную мысль в дебри вздорных спекуляций.